В Хэтфилд-хаус мы приехали солнечным, но свежим майским вечером. Поначалу нас никто не встретил. Все окна в доме были занавешены. Мы вошли в холл. Там было холодно, пахло сыростью, словно дом долгое время был заперт. Не было и следа обычной суеты слуг. К тому времени, когда из большого зала показались лорд и леди Тирвитт и холодно поздоровались со мной, я уже промерзла до костей.
— Принцесса что, нездорова? — спросила я, и мой голос дрогнул.
— Она редко покидает свою комнату и почти все время лежит в постели.
Не дожидаясь, когда Тирвитты разрешат мне войти, я повернулась и бегом стала подниматься по лестнице, подобрав юбки и перепрыгивая через две ступеньки.
— Ее мучит меланхолия, — крикнула мне вдогонку леди Тирвитт, подойдя к перилам. — Мы дважды привозили лекаря из Лондона. Принцесса почти не ест. Лекарь сказал, что у нее анемия, но я полагаю, что ее гнетет сознание вины.
Я бы не удивилась, если бы увидела у двери в комнату Елизаветы стражника, однако там никого не было. В коридоре было душно, повсюду лежала пыль. Ну, если они ее заперли…
Нет, не заперли: знакомая массивная ручка легко поддалась моему прикосновению. За дверью находились передняя и спальня. Там было тихо и темно. Подумать только — меланхолия, анемия и сознание вины! Елизавета Английская благополучно пережила падение этого негодяя Сеймура, а мне пришлось иметь дело с другой представительницей этой семейки, чтобы вернуться к моей девочке. Ничего, все будет отлично!
Вопреки аккуратности принцессы, по всей спальне в беспорядке была разбросана одежда — и вся черного цвета, как будто здесь раздевалась монашка.
— Елизавета! Любушка! Приехала твоя Кэт! — закричала я, отдернула полог и заглянула внутрь.
Сперва, пока мои глаза не привыкли к темноте, мне показалось, что на ложе никого нет. Потом между двумя огромными валиками слабо зашевелилась тоненькая фигурка, завернутая в простыни.
— Кэт. М-м-м, Кэт, ты мне снишься? — услышала я слова, произнесенные каким-то чужим, приглушенным голосом. — Ах, слава Богу, что ты здесь.
Я присела на край ложа и наклонилась над Елизаветой. От нее пахло потом, камфарой и не известными мне целебными травами. Я рассматривала тень, которая осталась от моей девочки — со спутанными, давно не мытыми волосами, зачесанными на затылок, так что я, казалось, видела голый череп, венчающий высохшее тело.
— Любушка, да что они с вами сделали? — возмущенно спросила я, прижимая к себе ее исхудавшее тельце.
— Не они, Кэт, — прошептала Елизавета слабым голосом, который шелестел, словно сухие листья на ветру. — Это я сама. — И она разрыдалась в моих объятиях.
Я никого не стала упрекать, но тут же развила бурную деятельность. Я покормила мою девочку с ложечки горячим бульоном и заставила поесть клубники со сливками. Потом проветрила ее комнаты и впустила в них солнечный свет, а поздно вечером, уже при свечах, искупала принцессу в воде с лавандовым маслом, вымыла и вытерла насухо ее волосы. Я заметила, что драгоценного перстня, материнского подарка, нет ни на пальце Елизаветы, ни на ремешке, который она обматывала вокруг талии. На ней вообще не было ни одного украшения, которые она так любила надевать.
На следующий день я привела к Елизавете сначала Джона, а затем и Томаса Пэрри, чтобы принцесса поздравила их с возвращением. Перед ними, однако, предстала только тень прежней Елизаветы, и они вышли из комнаты обеспокоенные и опечаленные.
— Может, мне съездить в Лондон за другим лекарем? — шепнул Джон, когда мы вышли в коридор.
— Да, отыщи такого, которому доверяет Сесил, и привези его сюда. А мне нужно разговорить Елизавету. Принцесса упорно твердит, что сама довела себя до такого состояния — так, может быть, она сама себя и вылечит?
Вопреки уговорам Тирвиттов, которые настаивали, чтобы я ночевала в своей комнате, я спала на выдвижной кровати в ногах Елизаветы. После второй ночи, едва первые лучи осветили пылинки на широких окнах, я услышала:
— Кэт, ты уже не спишь?
— Нет, любушка, я вас слушаю.
— Мне ужасно стыдно, прости меня, пожалуйста! — воскликнула принцесса — наконец-то! — своим обычным голосом и тут же расплакалась.
В один миг я вскочила и бросилась к ней. Я обнимала и укачивала ее, как часто бывало раньше, когда Елизавета была маленькой и у нее что-нибудь болело или просто мучили детские страхи.
— Если вы хотите просить прощения за то, что мы оказались в Тауэре, не стоит винить себя, — сказала я ей. — В том не было вашей вины…