Палящая сила обожгла душу, и в грудь будто солнце опустили. Подобно зернышку размером с Небеса, оно пустило корни, вплетаясь в меня и растворяя ласковую тьму в обжигающем пламени. Прорастая, семя требует полива, и мощная тяжелая сила извне с готовностью потекла внутрь, питая корни, заставляя стебли прорастать вдоль моих вен и растворяя разум в огненном шторме невыносимой боли.
Казалось, прошла целая вечность, когда лица коснулись холодные ладони.
— Эра, дочка, открой глаза. Пожалуйста, родная, ты слышишь? Эра? — звал отец, заставляя меня пробудиться. Его голос дрожал, а на мне на ладонь упала пара теплых капель.
Медленно, словно нехотя, веки раскрылись, и я увидела потолок родного дома. Кажется, мы находимся в главном зале. Свечи в напольных канделябрах разгоняли мрак ночи, и я не знала, который сейчас день, но отчетливо помнила слова лекаря, что до заката мне не дожить. Похоже, случилось какое-то чудо?
— Папа… Ты плачешь? Тебе… грустно? — Мой голос звучал тихо, потому что было немного тяжело разговаривать. Во рту пересохло, и каждый звук давался с трудом.
— Дочка! Доченька! Очнулась! Наконец-то. Наконец-то… Нет, мне не грустно, это от радости. Я так рад, Эра. Я так рад! Скажи, ты чувствуешь ноги? Можешь пошевелить рукой? У тебя болит где-нибудь?
— Я… нет. Мне не больно, и ноги чувствую. Только… устала очень, — шепотом пожаловалась я, сгибая в локте руку и чувствуя холод пола ногами и спиной. — И пить хочется.
— Какое счастье, боги, какое счастье, — бормотал отец, вытирая слезы рукавом и решительно куда-то уходя. Вернулся он очень быстро и тут же приподнял меня одной рукой за плечи, а второй поднес ко рту чашку с водой. — Вот, выпей. Осторожно, не торопись.
Вода потекла в рот, и словно оазис расцвел в пустыне. Не слушая предостережений, я жадно пила воду, что была слаще фруктов и желаннее воздуха. Перед глазами начало проясняться, и первым, что я увидела, была рука, что держала серебряную чашку. Она была испачкана в засохшей крови.
— Папа, ты ранен? — пытаясь сесть самостоятельно, обеспокоенно спросила я.
— Нет, родная, нет, — поспешно ответил он.
— Но кровь… — нахмурилась я.
— Это… не моя, — замявшись, все же сказал папа.
Не его? Ничего не понимая, я обернулась, осматриваясь вокруг, но тут же на глаза легла рука:
— Не смотри, Эра. Не надо, — твердо сказал отец, однако я уже успела увидеть достаточно. Там, возле дверей неряшливой кучей лежали тела людей, которых я знала. Это были слуги нашего поместья, тетушка, ее служанка и даже Айла. У них у всех в груди зияли раны прямо напротив сердца. Сморгнув застывшую перед глазами ужасающую картину, я сосредоточилась на лице человека напротив.
Мы целый год не виделись, и папа как-то изменился. Но дело, наверное, не в том, что теперь он почему-то облачился в черные одежды, и даже не в том, что волосы его посветлели и стали напоминать по цвету бледное золото. Изменился сам взгляд, и этот человек едва ли был мне знаком. Тот офицер сказал, что папа пропал еще в прошлом году. Что же случилось с ним за это время и заставило так измениться? Где он побывал, раз стал способен на такую жестокость? И что, в конце концов, случилось со мной, раз я все еще жива?
Тогда я еще ничего не знала о темных ритуалах и пути отступников. Не знала, что эти ритуалы способны забрать у живого человека корень духа, который вырывается из тела вместе с сердцем, и что они способны поместить этот корень в тело такой бездарности, как я. Не знала, что из нескольких слабых корней можно создать один мощный, но все это было еще у меня впереди. Сейчас я смотрела на отца и вспоминала давно прочитанные строки из "Основных определений духовного пути", где было сказано, что от рождения люди имеют темные волосы, как символ силы жизни, и, старея, человек становится седым, так как жизненные силы покидают его. Но есть и другие. Те, чьи волосы светлы, но не седы. Это отличительная черта тех, кто презрел законы светлого пути и стал отступником, используя для заклинательства не духовную энергию, а жизненную силу.
Я опустила голову, собираясь с мыслями, и взор закрыла волна светлых вьющихся волос. Моих волос.
Вот и все. В этой империи наказание отступникам одно — смерть. Ох, папа… что же ты натворил…
— Дочка, ты в порядке? Можешь идти? — обхватив меня за плечи, отец помог подняться с пола и позволил опереться на него.
— Идти? Куда? — тихо спросила я, ведь теперь нас нигде не примут.
— За Барьер, Эра. Теперь наш дом там, — твердо ответил он, и в воздухе вновь появилась капля чернильной тьмы, разъедающей пространство, а в образовавшемся проходе открывался вид на совсем другой мир.