И тачанка подружка в пути.
Мы всегда воевали с всем миром,
Каждый день мы воюем с собой,
Каждый бой завершается пиром,
А наутро с больной головой
Снова думаем, с кем бы сразиться,
Где остался трёхглавый дракон,
Исчезают берёзки из ситца
И закон никому не закон.
Уже в полной темноте мы подъехали к гостевому флигелю, где нас ждал поздний ужин. Поужинав, мы легли спать, и я уснул так крепко, что даже не понятно, спал я или продолжал мои жизни.
Я сидел с гитарой у открытого окна, рядом сидела ненаглядная моя Марфа Никаноровна и мы на два голоса пели песню собственного сочинения:
Что-то песни мои не поются,
И в гитаре моей грустный звук,
С голубою каёмочкой блюдце
Уронил со стола старый друг.
Где-то счастье моё потерялось,
Заблудилось в далёком пути,
Я начну свою песню сначала,
Подберу лишь по вкусу мотив.
Я пою для себя и негромко,
И сижу я в открытом окне,
Улыбнётся краса-незнакомка
И ещё подпоёт песню мне.
Я её завтра встречу у дома,
Предложу своё сердце и руку,
Я гусар и в моем эскадроне
Не обидят комэска супругу.
Офицерская жизнь не из лёгких,
Блеск погон и мелодия шпор
Привлекает вниманье красотки,
Но о дамах у нас разговор.
Им стихи мы свои посвящаем,
Под балконом поем серенады,
По утрам будим с кофе и чаем,
И в их честь загремят канонады.
Вот и песни мои вновь поются,
И в гитаре моей звонкий звук,
С голубою каёмочкой блюдце
Подарил мне вчера старый друг.
Утром меня еле разбудили.
— Вставай, засоня, — говорила мне мама, — уже солнце высоко, а ты всё спишь.
После завтрака нас пригласили к графу.
Граф принял нас в библиотеке и сообщил, что наш род занесён в Бархатную книгу дворянских родов России, что мы сегодня выезжаем к себе домой, что я зачислен в кадетский корпус, и что Анастас Иванович тоже остаётся здесь в качестве моего воспитателя в делах общественных и административных, и что ЕИВ будет лично наблюдать за моей учёбой в корпусе.
Мои родные попрощались со мной, мама всплакнула, брат и отец тоже не были в великой радости от того, что они уезжают, а я остаюсь, но такова военная служба: отрок вылетает из гнезда рано и готовится к самостоятельной жизни на ниве защиты родины.
Глава 20
В корпус я влился быстро. По сравнению со сверстниками первого года обучения я выглядел более крепким, чему способствовали занятия физической культурой и спортом, чем я занимался и в корпусе, вызывая восхищение даже у кадетов старших классов. Однажды в гимнастическом зале ко мне подошёл дылда-старшеклассник и сказал, что он положит меня на одну ладонь, а второй прихлопнет как муху. И тут я заметил, что в гимнастическом зале я один, а старшеклассников около десятка. Вся сволочь всегда ходит шоблами.
— Ну, — говорю верзиле, — давай, положи на одну ладонь, а второй прихлопни.
Все насторожились, а верзила размахнулся и хотел ударить меня, но я перехватил его руку и потянул в ту сторону, в которую он сам бросился, используя его кинетическую энергию в свою пользу. Мне оставалось только подправить его падение и завернуть руку за спину, сидя на его спине. Его кисть была изломе и на таком же изломе был и локтевой сустав. Мне терять было нечего.
— Если кто-то сдвинется с места, — предупредил я шоблу, — я сломаю ему руку в двух местах.
И я начал сгибать кисть лежащего подо мной противника, от чего он завыл и начал материться на своих подельников, чтобы он не двигались.
Шобла стала пугать меня карами, что меня отчислят и вообще отдадут под суд, потому что я напал на сына генерала.
Ах, генерала!!! Злость во мне так вскипела, что я уже хотел по-настоящему сломать руку этой сволочи, но тут прибежал Анастас Иванович, который был включён в преподавательский состав корпуса, и упросил меня отпустить старшеклассника.
Уходя и весь в слезах, он кричал:
— Погоди, сука, я тебя ещё в тюрьме сгною.
Даже дворяне от полной безнаказанности превращаются в обыкновенных скотов, позорящих нашу нацию.