И мы с гримасами, подталкивая друг друга, выпили эту жидкость. А батюшка уже приносит раскрытую коробку сардин и велит всю ее опустошить. После горького мы вкусили сардины, и батюшка всё унес. Приходит снова, садится против нас и говорит:
— А я молнию поймал. Умудритесь-ка и вы ее поймать… Хотите, покажу? Подходит к шкафу, вынимает электрический фонарик, завернутый в красную бумагу, и начинает коротко зажигать, мелькая огнем.
— Вот это разве не молния? Совсем как молния! — И он, улыбаясь, положил фонарик в шкаф и, вынув оттуда деревянный грибок, положил его на стол, снял крышку, и высыпал оттуда золотые пятирублевики, и говорит: — Посмотри, как блестят! Я их вычистил. Здесь их двадцать штук на сто рублей. Ну что? Посмотрел, как золото блестит, ну и довольно с тебя. Поглядел и будет, — собрал и спрятал.
И еще батюшка кое-что говорил. Потом он опять вышел. Смотрим, снова несет нам два больших бокала, на этот раз со светло-желтой жидкостью, и с той же церемонией и поклоном подносит нам. Мы взяли бокалы, смотрели на них и не решались пить. Старец улыбался, глядя на нас. К нашей радости, это было питье приятное, сладкое, ароматное, мы с удовольствием его выпили. Это питье было даже немного хмельное…
В одиннадцать часов отец Нектарий проводил нас до наружного крыльца и дал нам керосиновый фонарик, чтобы мы не заблудились в лесу, а шли бы по дорожке. При прощании пригласил на следующий день в шесть часов. Кругом, в лесу, стояла тишина и охватывала жуть, мы постарались поскорее добраться до гостиницы. Богомольцы шли от всенощной, и мы вместе с ними незаметно вошли в гостиницу.
На следующий день мы опять в шесть часов вечера пришли к батюшке. На этот раз келейник был дома, но батюшка не велел ему выходить из своей келлии. Батюшка опять пригласил нас вместе в исповедальню, посадил и стал давать моей жене на память различные искусственные цветочки и говорил при этом:
— Когда будешь идти по жизненному полю, то собирай цветочки, и соберешь целый букет, а плоды получишь потом.
Мы не поняли, на что здесь батюшка намекает, ибо он ничего праздного не делал и не говорил. Потом он мне объяснил. Цветочки — это печали и горести. И вот их нужно собирать, и получится чудный букет, с которым предстанешь в день судный, и тогда получишь плоды — радости. В супружеской жизни, далее говорил он, всегда имеются два периода: один счастливый, а другой печальный, горький. И лучше всегда, когда горький период бывает раньше, в начале супружеской жизни, но после будет счастье.
Потом батюшка обратился ко мне и говорит:
— А теперь пойдем, я научу самовар ставить. Придет время, у тебя прислуги не будет, и ты будешь испытывать нужду, так что самовар придется самому тебе ставить».
Я с удивлением посмотрел на батюшку и думаю: «Что он говорит? Куда же наше состояние исчезнет?» А он взял меня за руку и провел в кладовую. Там были сложены дрова и разные вещи. Тут же стоял самовар около вытяжной трубы. Батюшка говорит мне:
— Вытряси прежде самовар, затем налей воды, а ведь часто воду забывают налить и начинают разжигать самовар, а в результате самовар испортят и без чаю останутся. Вода стоит вон там, в медном кувшине, возьми его и налей.
Я подошел к кувшину, а тот был очень большой, ведра на два, и сам по себе массивный, медный. Попробовал его подвинуть — нету силы. Тогда я хотел поднести к нему самовар и начерпать воды.
Батюшка заметил мое намерение и мне повторяет:
— Ты возьми кувшин и налей воду в самовар.
— Да ведь, батюшка, он слишком тяжелый для меня, я его с места не могу сдвинуть.
Тогда батюшка подошел к кувшину, перекрестил его и говорит:
— Возьми.
Я поднял и с удивлением посмотрел на батюшку: кувшин мне показался совершенно легким, как бы ничего не весящим. Я налил воду в самовар и поставил кувшин обратно с выражением изумления на лице. А батюшка меня спрашивает:
— Ну что, тяжелый кувшин?
— Нет, батюшка, я удивляюсь, он совсем легкий.
— Так вот и возьми урок, что так всякое послушание нам кажется тяжелым, а при исполнении бывает очень легко, потому что это делается как послушание.
Я был прямо поражен: как он уничтожил силу тяжести одним крестным знамением! А батюшка дальше, как будто ничего не случилось, велит мне наколоть лучинок, разжечь их и потом положить уголья. Пока самовар грелся и я сидел возле него, батюшка зажег керосинку и стал варить в котелочке кожуру от яблок. Указывая на нее, батюшка мне сказал:
— Вот это мое кушанье, я только этим и питаюсь. Когда мне приносят добролюбцы фрукты, то я прошу их съесть эти фрукты, а кожицу счистить, и вот я варю ее для себя.