Я смущенно извиняюсь за непрошенное вторжение, объясняю, как всё это вышло, Л. кается. Старец подшучивает над ним, затем говорит о трудностях в дороге, что нынче опасно. Только теперь, через семь лет, я понимаю, что этим он хотел навести меня на мысль поблагодарить Бога за то, что Он благополучно привел меня в Оптину. Тогда я только вежливо улыбалась в ответ старцу. Наконец батюшка говорит:
— Хорошо, что вы приехали, это Божий Промысл. Оставайтесь здесь и пишите книгу».
Позднее, в 1948 году, эта первая встреча Н. Павлович с отцом Нектарием описана была несколько иначе:
«Я сказала:
— Простите, что я приехала. Я не знала. Хотя мне предложено написать книгу об Оптиной, я считаю своим долгом уехать и только жду поезда.
Я не была ни оскорблена, ни смиренна. Я это приняла просто, как должно, но с болью смотрела на чудесные черты человека из моего сна. Ну что же, все потеряно! Что делать! Я даже не раскаивалась — так всё было безнадежно.
Старец ответил:
— Нет, оставайтесь! Божия Матерь привела вас сюда».
Потом старец исповедал Павлович и «оставил в Оптиной писать книгу, обещал помочь». Это было накануне праздника Казанской иконы Божией Матери. На следующий день, в праздник, Павлович причастилась. Выждав два или три дня, она снова пришла в хибарку. Старец не принял ее и потом еще несколько дней не принимал. «Тогда я стала думать, не кроются ли во мне причины этого. Я вспомнила очень большой грех, о котором я умолчала на исповеди… Я написала старцу покаянное письмо. Он стал еще ласковее на общем благословении, но всё-таки не принимал. Наконец я при всех сказала ему:
— Простите меня.
Тогда он положил руку мне на голову и сказал три раза:
— Всё прощено, всё прощено, всё прощено, — и тут же принял. В конце разговора он сказал мне:
— Я принимаю тебя в мои духовные дочери. Обещаешь ли ты послушание?
Я обещала. Тогда он ушел в свою келлию и долго там оставался. Вся маленькая приемная его, увешанная блестящими образами, была залита послеобеденным солнцем, и в ней стояла чудная тишина. Я чувствовала, что погружаюсь в какую-то неизъяснимую радость. Потом он вернулся… Я поверила ему до конца и полюбила его как отца, но моей ошибкой было то, что я решила, что этот человек никогда мне не сделает больно… Я не понимала, что удары иногда наносит любящая рука чисто воспитательно. И это ошибочное представление стало источником многих моих страданий и отпадений от старца. Этого «любя — наказует» не могла вынести моя душа. Первое указание, которое он мне сделал, это — «за послушание носить в церкви и на территории обители платья с длинными рукавами». Меня сначала смутило это требование, показалось мелочным и внешним, но он начал именно с самого внешнего. Это метод всего его воспитания, как я проверила после. Месяцев через шесть я спросила его, почему он велел написать Л., чтобы я не приезжала, и о потере письма. «Это были испытания. Если человеку действительно нужно, они его не остановят, он пройдет через всё». Я осталась жить в Оптиной».
Весной 1922 года возникла обновленческая «живая церковь», которой поначалу помогала ЧК, чтобы спровоцировать раскол в Русской Православной Церкви. «Революционные» священники заманивали к себе прихожан, но это плохо им удавалось. Началось «обновление» Церкви; службы велись на русском языке. Православные богомольцы благодаря воззваниям патриарха Тихона и разъяснениям не совратившихся в раскол епископов гнушались этими советскими «церквями». Большевики злобствовали и все более притесняли Церковь, производили аресты, расстреливали невинных священнослужителей, как только могли мешали патриарху Тихону вести церковный корабль сквозь штормы — арестовывали его, часто допрашивали. О «живой церкви» старец Нектарий высказался весьма решительно: «Там благодати нет. Восстав на законного патриарха Тихона, живоцерковные епископы и священники сами лишили себя благодати и потеряли согласно каноническим правилам свой сан, а потому и совершаемая ими литургия кощунственна». Своим духовным чадам отец Нектарий запрещал входить в обновленческие церкви. Только в том случае, если в каком-нибудь из них находились чудотворные иконы или иные святыни, разрешал подойти к ним, ни единой мыслью не участвуя в псевдобогослужении.
Спросили старца, как молиться о тяжелом положении Церкви. Он предложил такую молитву: «О еже низложити сопротивныя на ны восстания, святыя же Божия церкви, в напасти сущия, со предстоятели их и всеми верными свободити, Господу помолимся!» Все беды, созданные революцией и Гражданской войной, все утраты, болезни, часто отчаяние, слезы — всё это изливалось оптинскому старцу, и он находил силы, черпая их в неустанных молитвах ко Господу, укреплять людей, вселять в них упование на Бога, надежду на лучшее. Но не скрывал, что лучшее пока не предвидится. «Будет все хуже, хуже и хуже», — сказал он однажды с сердечным сокрушением.