Известно, что Коля Деревенко, сын В. Н. Деревенко, врача Цесаревича, бежал из России и жил в эмиграции. В книге Уэлч есть такое упоминание об этом человеке: «… в 1947 году Гиббс получил грустное письмо от Коли. Сын доктора Деревенко, живший в то время в Австрии, просил его помочь найти в Англии работу. Коля также просил Гиббса помолиться за „несчастного человека, чувствовавшего себя потерянным в чужой стране“». К сожалению, для Уэлч характерна досадная отрывочность. Так и здесь: читатель вдруг что-то узнает о друге Цесаревича, что-то даже проникновенное, берущее за живое, и должен удовлетвориться только этим: Уэлч не дает ни ссылок, ни пояснений. И все же — приведенное ею сведение очень драгоценно для нас.
Благодаря Джону Тревину мы знакомимся с возвышенными строками английского литератора и поэта Мориса Берринга (Maurice Bearing, 1874–1945, он много путешествовал по России в начале ХХ века, до германской войны) из его сонета «Эпитафия», посвященного Императору Николаю II:
Однако лишь в этом отрывке Тревин пишет о Царе Николае II положительно. Его взгляд на последнего российского Императора — это вполне «традиционный», широко распространенный (увы, и в нашей стране) либеральный взгляд: «слабый царь», который, «по мягкости характера», не мог справиться с революционной ситуацией. Вот как Тревин пишет в начале книги: «После войны с Японией Император Николай II, воспитанный как абсолютный самодержец — роль, не подходящая ему, что сознавалось и было известно более решительной Императрице, — был вынужден согласиться на переход к полуконституционной монархии с законодательным органом — Думой. Во всей огромной империи, превратившейся в нечто аморфное, рушились вековые традиции, в то время как Россия шла навстречу невиданной катастрофе. Царствующий Император Николай II по своей натуре был добрым помещиком, человеком, который, несмотря на все свое обаяние, оказался чересчур мягким для правителя государства».
К традиционному сопоставлению «слабого» Царя и властной Царицы прибегает и Френсис Уэлч, с той только разницей, что Уэлч беззастенчиво приписывает Царице авторство одной резкой фразы в отношении России, которую, как известно, Царица полюбила всем сердцем: «Императрица Александра Федоровна отличалась жесткостью, — пишет Уэлч, — в гостиных Петербурга, где собиралась знать, ее называли „полковник“. Именно ей принадлежит знаменитое высказывание: „Россия любит кнут!“». Чтобы объяснить, как передергивает биограф, необходимо обратиться к источнику. Фраза, совершенно не характерная для Императрицы Александры Федоровны, упомянута ею в письме к Императору от 4 декабря 1916 года. Приведем отрывок из этого письма в достаточно полном виде: «Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза и кто замышляет недоброе — не любят меня… Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство… Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: „Россия любит кнут!“. Это в их натуре — нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая…» (Платонов О. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 621). Да, Царице хотелось как бы сообщить Императору часть своей натуры, сообщить свою властность характеру, вовсе не слабому, но — лишенному властности… Однако никогда, ни единого раза, Государыня не оказывала давление на Царя. На той же странице Уэлч пользуется воспоминаниями Юлии (Лили) Ден, чтобы сообщить, что Царица «не любила проигрывать». Читатель, знакомый с воспоминаниями Ю. Ден, знает очень хорошо, какой доброй, великодушной и самоотверженной предстает в этих воспоминаниях Государыня. Однако Уэлч берет из них только то, что нужно ей.
Оба автора, естественно, уделяют много внимания Григорию Распутину, не жалея для него черных красок и не допуская и мысли о том, что повторяют давно разоблаченную клевету, и что личность Распутина, хоть далеко и не безупречная, но является гораздо более сложной, чем выгодный для либерального сознания образ. Тревин посвящает убийству Распутина почти целую страницу, хотя это вовсе не имеет отношения к Чарльзу Гиббсу. В тех же рамках Уэлч сообщает (не факт, а всего лишь слух), что Феликс Юсупов (убийца Распутина) хранил одну из пуль, которая будто бы по его заказу была вставлена в его перстень. Впрочем, Кристина Бенаг также повторяет клеветнические сведения о Распутине и, надо сказать, не сообщает того, что честно сообщают и Тревин, и Уэлч: Чарльз Сидней Гиббс относился к Распутину спокойно и совсем не считал его исчадием зла.