Браун глянул на меня с почти неприметной, но грустной усмешкой — его огорчали ссоры между наставниками, хотя он мастерски умел их улаживать, — а потом заговорил с Винслоу о столовом серебре колледжа, хранением которого заведовал казначей. Я почти не слушал их и рассеянно рассматривал один из портретов на стене трапезной. Неожиданно мое внимание привлек резко изменившийся по тону голос Джего: теперь он обращался не к Винслоу, а к юному Льюку.
— По вашему победному виду, Льюк, — сказал Джего, — можно заключить, что вы у себя в лаборатории напали на какую-то золотоносную научную жилу.
Я скосил глаза вправо.
— Надеюсь, — ответил Льюк. — У меня тут родилась одна довольно интересная идея — сразу после рождества. — Льюк стал членом Совета всего несколько месяцев назад. Ему недавно исполнилось двадцать четыре года; когда он говорил о своей работе — торопливо глотая слова и гортанно раскатывая звук «р», — его одухотворенное и по-юношески свежее лицо покрывалось ярким румянцем. Он считался одним из самых перспективных физиков-ядерщиков в Кембридже.
— А вы могли бы объяснить сущность вашей идеи такому профану, как я?
— В общем виде, думаю, смог бы. Но мне еще и самому не все ясно. — Он радостно зарумянился. — Пока что я боюсь говорить об этом слишком определенно.
Льюк принялся растолковывать Джего, чем он сейчас занимается. Кристл перемолвился о чем-то с Брауном, а потом негромко спросил меня через стол, свободен ли я завтра утром. Винслоу, услышав этот вопрос, посмотрел на Кристла и ехидно проговорил:
— Трудолюбивые пчелы колледжа приступают, я вижу, к действиям.
— Через неделю начинается учебный триместр, — сказал Кристл. — У нас появится очень много забот.
— Ну, я думаю, студенты не помешают трудам пчелок. Таким, например, как взаимная поддержка.
— А я думаю, — сразу же, но вполне миролюбиво отозвался Браун, — что за обедом поддержка никому не нужна. Хотя вообще-то единомышленники всегда друг друга поддерживают.
Кто-то весело хмыкнул. Винслоу окинул взглядом стол и, резко меняя тему, сказал:
— Я заметил в профессорской бутылку кларета. Могу я спросить, кому мы этим обязаны?
— Признаю свое самоуправство, — мягко ответил Браун. — Это я заказал. Мне, конечно, следовало спросить разрешения у присутствующих, но я понадеялся, что никто не будет возражать. И мне следовало осведомиться, не предпочтет ли общество портвейн, но я прочитал список обедающих и решил, что мне известны их вкусы. Надеюсь, вы не откажетесь выпить бокал кларета? — обратился он к Винслоу.
— Вы чрезвычайно любезны, — ответил тот. — Чрезвычайно любезны. — И с едва заметной язвительностью спросил: — А могу я узнать, какое радостное событие предстоит нам отметить?
— Нам предстоит отметить, — сказал Браун, — включение Р. С. Винслоу в гребную сборную Кембриджа. Думаю, что я первый об этом узнал. И мне кажется, что мы все с удовольствием отпразднуем выдающиеся успехи сына нашего казначея.
Винслоу был застигнут врасплох. Он опустил глаза и неуверенно, стесненно улыбнулся.
— Вы слишком добры, Браун, — почти застенчиво проговорил он.
— Я очень рад, что могу поздравить вас, — возразил Браун.
Мы вернулись в профессорскую, чтобы выпить после обеда по бокалу вина. За большим овальным столом могло разместиться одновременно двадцать человек, и сейчас, сервированный только на шестерых, он выглядел холодновато пустым; но в комнате было тепло и уютно, поблескивал хрусталь, сияло столовое серебро, и, когда Льюк начал разливать по бокалам золотистый кларет, полированная поверхность стола искристо расцветилась розоватыми бликами. Тост в честь Винслоу должен был провозгласить Джего, потому что именно он, как старший наставник, стоял на ступеньку ниже казначея в должностной иерархии колледжа.
— Здоровье казначея и его сына! — светясь радостным дружелюбием, задушевно проговорил Джего — на него, видимо, подействовала ровная сердечность Брауна, и он почувствовал себя совершенно свободно, хотя наедине с Винслоу наверняка держался бы скованно и неестественно.
Винслоу поднял свой бокал.
— Благодарю, старший наставник. Благодарю вас всех, господа. Благодарю.
Когда провозгласили тост за Брауна, наши взгляды на мгновение встретились, и я заметил в его живых темных глазах мягкое торжество: благодаря ему Джего показал себя с наилучшей стороны, Винслоу утратил свою свирепую язвительность и за столом утвердился мир. Браун с наслаждением прихлебывал из бокала золотистое вино. Ему нравилась атмосфера дружбы, нравилось, что он мастерски умеет добиваться этой атмосферы. И он нисколько не огорчался, если другие не замечали его мастерства. Он был мудрым и дальновидным человеком.
Между тем в колледже его считали безобидным пожилым простаком. «Старина Браун», — вот как обыкновенно обращался к нему Вернон Ройс; «Этот почтеннейший Браун», — саркастически говаривал Винслоу; а молодые наставники прозвали его Дядюшкой Артуром. И однако, он входил — на равных правах с другими — во влиятельнейшую группу пожилых членов Совета, хотя и был самым молодым из них: ему недавно исполнилось сорок пять лет, в то время как Кристлу, его другу и постоянному союзнику, выбранному в Совет чуть позже его, было уже сорок восемь, а Джего — пятьдесят. Историк по специальности, в колледже он занимал должность наставника.
Винслоу с показным безразличием заговорил о своем сыне:
— Ему не добиться настоящего успеха. Он ведь еле ползет. Если его пропустят дальше — то, скорее всего, по ошибке. Только из-за спорта и держится в университете. Для ученья у него способностей не хватает.
Однако на этот раз Винслоу не выдержал саркастического тона: в его словах явственно прозвучала снисходительно нежная озабоченность. Браун возразил:
— Мне трудно с вами согласиться, казначей. Возможно, ваш сын просто не считает экзамены слишком серьезным делом.
Винслоу усмехнулся.
— Должен заметить, наставник, — твердо выговорил он, — что ему совершенно необходимо сдать — хотя бы кое-как — выпускные экзамены в июне. Может быть, тогда его возьмут на службу в колониальную администрацию. Я, правда, не могу понять — хотя мне мало что об этом известно, — почему колониальной администрации нужны неучи-спортсмены. Мальчишка-то считает, что нужны, и ему, вероятно, видней. Как бы то ни было, но его судьба целиком зависит от июньских экзаменов.
— Надеюсь, нам удастся ему помочь, — сказал Браун. — По-моему, это в наших силах.
— Я уверен, что удастся, — поддержал Брауна Джего.
— Мне очень жаль, что мой сын доставляет всем столько хлопот, — размягченно проворчал Винслоу.
Льюк снова наполнил бокалы. Выпив вино, Винслоу спросил:
— Из Резиденции ни о каких переменах не сообщали?
— Никаких перемен там случиться не может, — ответил ему Кристл.
Винслоу удивленно поднял брови.
— Никаких перемен там случиться не может, — повторил Кристл. — До самой смерти ректора. Надеяться не на что. Мы должны привыкнуть к этой мысли.
После его резкой, почти грубой реплики все замолчали. Через несколько секунд Кристл проговорил:
— Нам придется привыкнуть к тому, что он умирает. Иного исхода тут быть не может.
— И нам придется привыкнуть к тому, что он надеется скоро выздороветь, — добавил Джего. — Я сегодня был у него и должен сказать, что это мучительно.
— Я тоже у него был и тоже измучился, — подтвердил Кристл.
— Он убежден, что скоро поправится, — сказал Джего. — И это самое страшное.
— А вы решились бы его разубедить?
— В первый же день.
— Да, решительный вы человек, — с явным осуждением проговорил Винслоу.
— Я решительно уверен, что это необходимо.
— Господа, я думаю, что доктор Джего вряд ли прав. — Винслоу обвел взглядом присутствующих. — Мне кажется, что на месте леди Мюриэл я поступил бы в точности так же, как она. Я подумал бы: ему можно дать несколько счастливых дней или недель. А раз можно, то, конечно же, нужно: ведь никакого иного счастья в его жизни уже не будет, — вот как я бы решил. Разве это не верно? — Винслоу посмотрел сначала на Кристла — но он промолчал, — а потом на Брауна, и тот ответил: