- И что же?
- Грустно.
- Мне и самому грустно, - сказал Кристл. Его колючую решительность люди часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно резким. По его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он привык отдавать приказания.
- Мне и самому грустно, - повторил он. Я видел, что он и правда расстроен. - Вы разговаривали с ним?
- Конечно.
- Мне тоже надо его навестить. - Кристл твердо, уверенно посмотрел мне в глаза.
- Он очень утомлен.
- Я не буду у него задерживаться.
Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.
- Да, прискорбно, - сказал Кристл. - Видимо, нам надо подыскивать преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.
Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:
- Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.
Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие наставники колледжа. Ройса и Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они встречались в домашней обстановке только на официальных обедах, которые давал ректор, так уж вышло, что между ними сложились чисто деловые отношения; но когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся перед своим учителем. Как ни странно, этот решительный, энергичный и преуспевающий человек под пятьдесят не потерял способности преклоняться перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди коллег - да и в любом обществе было бы то же самое. Волевой, удачливый, откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы своих возможностей и всегда выполнял задуманное. Его общеуниверситетская известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже ему была поручена должность наставника-декана - правда, этот мирской, некогда высокий пост отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную определенность. Кристл был гораздо обеспеченнее среднего университетского преподавателя. Три его взрослые дочери уже вышли замуж за состоятельных и уважаемых людей. Он боготворил свою жену. И все же был способен самозабвенно преклоняться перед знаменитыми людьми, причем это скромное преклонение часто принимало самые причудливые формы. Иногда его кумиром вдруг становился богатый делец, иногда - прославленный генерал или известный политик; ему, по всей вероятности, импонировали власть и успех как таковые, а ведь он превосходно знал пути к ним, потому что в нашей университетской жизни сумел достичь и того и другого.
Но его преклонение перед Ройсом было давним, устойчивым и особенно глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.
- Жизнь-то продолжается, - сказал он, - и у меня куча дел. Нам необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор. Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.
Когда мы прощались, он добавил:
- Но есть еще одно дело, о котором мы с Брауном хотели бы вам рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.
3. РАДОСТНОЕ СОБЫТИЕ
Профессорскую мягко озаряли отблески огня. Я пришел первый, электрические лампы еще не горели, но пламя в открытом камине освещало розовыми блинами окопные шторы и бокалы на овальном столе, уже накрытом для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю газету и устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на шестерых, его не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а у председательского места я заметил бутылку кларета.
Джего и Винслоу пришли почти одновременно; Винслоу бросил свою университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам сел в другое и кивнул мне с чуть саркастической, но отнюдь не враждебной улыбкой.
- Вы позволите налить вам хересу, казначей? - слишком, на мой взгляд, официально спросил его Джего: он с трудом находил естественный тон, обращаясь к Винслоу.
- Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.
- Кажется, я расплескал чуть ли не половину рюмки, - принялся извиняться Джего.
- Нет-нет, вы необычайно любезны, - в тон ему ответил Винслоу.
Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.
- Сегодня нас будет очень немного, - сказал Винслоу. - Мы с вами, Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. - Он посмотрел на бутылку кларета и закончил: - Но зато нам, видимо, предстоит отметить какое-то радостное событие. Я уверен - и готов поручиться за это еще одной бутылкой, - что кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне знать, какой у него сегодня праздник.
Джего недоуменно покачал головой и спросил:
- Налить вам еще хереса, казначей?
- Это будет очень любезно с вашей стороны, мой друг. Очень.
Винслоу не спеша прихлебывал херес, а я украдкой наблюдал за ним. В профиль его лицо казалось странно уступчатым - из-за длинного носа и выдвинутого вперед подбородка. Его полускрытые тяжелыми веками глаза, худые щеки и запавшие виски вдруг напомнили мне - по контрасту - полное, округлое лицо Ройса. Но движения краснолицего долговязого казначея были по-молодому живыми и проворными, хотя он был старше ректора на два или три года.
Казначей, несмотря на свою всегдашнюю язвительность, держался более чопорно, чем другие наставники. Он был богат и любил упоминать про своего деда - торговца тканями, - но умалчивал, что тот происходил из весьма уважаемой в своем графстве дворянской семьи, хотя и был лишь младшим сыном. Винслоу никогда не ладил с Ройсом, однако леди Мюриэл изредка называла его по имени, - только он один и удостаивался этой чести, потому что ее снобизм не позволял ей признавать других членов Совета равными себе в социальном отношении.
Из-за яростной вспыльчивости и злого языка Винслоу перессорился почти со всеми коллегами. О его давней ссоре с Ройсом ходили разные слухи, и я но знал, которому верить. Он и Джего были совершенно несовместимы. Кристл не выносил его. В общем, похвастаться ему было нечем. Кончая университет, он специализировался по классической филологии, но не опубликовал ни одной интересной работы. Обязанности казначея выполнял добросовестно - и только. Однако коллеги смутно ощущали в нем незаурядного человека и как бы помимо воли бывали весьма уважительны с ним, если он удостаивал их своим вниманием.
Он уже допивал второй бокал хереса. Джего, пытаясь задобрить его, почтительно спросил:
- Вам передали мой отчет об израсходованных стипендиях?
- Передали, благодарю вас.
- Надеюсь, я ничего не упустил?
Глядя на него из-под тяжелых полуопущенных век, Винслоу секунду помолчал и ответил:
- Весьма вероятно. Весьма вероятно. - Потом снова помолчал и добавил: Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы при случае объясните мне, о чем, собственно, идет речь.
- Я приложил все старания, чтобы отчет был предельно ясным, - подавив раздражение, со смехом проговорил Джего.
- В том-то и дело, что ясность обыкновенно достигается размышлениями, а не стараниями.
Тут уж Джего рассвирепел.
- Меня пока еще никто не обвинял в том, что я не умею выражать свои мысли!
- Наверно, всему виной моя предельная тупость, - сказал Винслоу. - Но понимаете ли, когда я читаю ваши заметки, у меня туманятся мозги.
- Не кажется ли вам, господин казначей, - взорвался Джего, - что вы директор школы, а я - нерадивый ученик?
- Иногда кажется, любезнейший старший наставник, _иногда_ кажется.
Джего со злостью схватил газету, но и это время дверь открылась и вошли Кристл с Брауном. Браун - дородный и ладный, с широким румяным лицом тотчас насторожился, его добрые, но зоркие глаза за стеклами очков мгновенно стали остро пронзительными, потому что, мимолетно глянув на Джего и Винслоу, он сразу же почувствовал назревающую ссору.
- Добрый вам вечер, - невозмутимо сказал вошедшим Винслоу.
Кристл кивнул и подошел к Джего; Браун спокойно заговорил со мной и Винслоу; вскоре пробил колокол, возвестивший обед. Когда дворецкий, распахнув дверь, объявил, что стол накрыт, появился запыхавшийся Льюк я пошел вместе со всеми в трапезную. Она встретила нас пронизывающим холодом, так что мы едва дождались конца молитвы. Сегодня трапезная выглядела по-особому неуютно-холодной, потому что продолжались каникулы и за студенческими столами сидело лишь несколько старшекурсников, а на возвышении, там, где обыкновенно обедают члены Совета, нас было всего шестеро.