- Я очень надеюсь, что вы этого не сделаете, - сурово и веско сказал Браун.
- Если и сделаю, то лишь в крайнем случае. Когда мы окончательно убедимся, что не сможем провести нашего кандидата в ректоры. - Кристл старался успокоить Брауна, старался внушить ему, что все идет хорошо чтобы рассеять его хмурую и тревожную мрачность. - Вы вот противились "заявлению шестерых", - сказал он со скрытым озорством, - а оно очень упрочило положение Джего.
- Мы не заслужили этой удачи.
- Но нам очень нужна удача, согласитесь.
- И все же я уверен, что мы не должны затевать новых переговоров с противниками, - сказал Браун. - Эта попытка откроет им наши карты. Они поймут, что мы потеряли веру в своего кандидата.
Браун молча посмотрел на Кристла.
- Я ведь знаю, вы с самого начала не очень-то верили в нашу победу, снова заговорил он, - но именно поэтому нам сейчас и нельзя вступать в переговоры с противниками. Надо вести себя так, чтобы они не догадались о ваших опасениях. Пусть думают, что у вас их просто нет.
- А если они сами заведут этот разговор?
- Вот тогда и будем решать. - Браун немного успокоился. - Мне очень досадно, что Джего распустил язык на сегодняшнем собрании, - проговорил он.
- Бог с ним, - коротко сказал Кристл. - Положение от этого не изменилось.
- В общем, очертя голову решать ничего нельзя, - заключил Браун. - Я уверен, завтра вы согласитесь, что самое правильное сейчас - твердо стоять на своем. Этого требует благоразумие.
- Если я решу начать переговоры, то обязательно сообщу вам об этом, сказал Кристл.
33. ЧУВСТВА, КОТОРЫЕ УМИРАЮТ ПОСЛЕДНИМИ
На другой день, двенадцатого декабря, я получил утром письмо, которое отвлекло мои мысли от событий в колледже, и, обедая вечером в трапезной, я вдруг увидел наше сообщество глазами незаинтересованного зрителя. Мои коллеги приглушенно обсуждали какие-то слухи, шушукались, уединялись для конфиденциальных бесед; после обеда, когда мы сидели в профессорской, Винслоу с Гетлифом отошли в уголок и несколько минут о чем-то совещались. В тот день все говорили про подготовку к новому неофициальному собранию, на котором следовало обсудить, как нам выбраться из нашего очередного тупика, и передавали друг другу, что Найтингейл собирается разослать еще одну "листовку".
Но особенно мне запомнилось поведение трех человек - Брауна, Найтингейла и Джего. Браун был чрезвычайно озабочен - гораздо сильнее, чем накануне, когда убеждал Кристла ничего не предпринимать. Кристл в трапезной не обедал, и, как только обед кончился, Браун сразу ушел - я даже не успел с ним поговорить. У Найтингейла был такой вид, словно он заготовил для нас какой-то сюрприз. А Джего держался так уверенно, как будто он уже прошел в ректоры.
Возможно, это был один из тех периодов беспричинной успокоенности, которыми перемежается всякое длительное беспокойство: человек с постоянной тревогой гадает, как повернется его судьба, вечером его гложет острейшая неуверенность, а наутро он вдруг просыпается с ощущением, что все трудности уже позади, хотя никаких событий за ночь, естественно, не произошло.
Джего казался совершенно спокойным: разговаривал без всякой экзальтации, не гаерствовал, не старался привлечь к себе внимание окружающих. В беседе с Кроуфордом он был так дружелюбен и приветлив, высказывался так уверенно и хладнокровно, что Кроуфорд мигом утратил чувство превосходства. Никогда еще его соперник не вел себя спокойнее и сдержанней, чем он сам.
Я ушел из профессорской вместо с Джего. Он обещал показать мне небольшую комету, появившуюся на небе в прошлую или позапрошлую ночь. Во втором дворике мы поднялись по лестнице на последний этаж, и Джего объяснил мне, куда надо смотреть - на востоке, рядом с самой бледной звездочкой Большой Медведицы, виднелось неяркое серебристое сияние. Джего увлекался астрономией с детских лет; глядя на звезды, он чувствовал что-то вроде религиозного экстаза, хотя и был неверующим.
Вечное молчание бесконечных пространств не пугало его. Он ощущал гармоническое единство с небесами и необъятную силу невидимого мира. Но говорил Джего только о том, что открывалось его глазам. В тот вечер он объяснил мне, куда комета переместится за сутки, назвал точные параметры ее орбиты и сказал, через сколько лет она снова приблизится к Земле.
Спускаясь по лестнице, он был спокоен, безмятежен и счастлив. Его даже не особенно взволновала открытая дверь служебной квартиры Пилброу. Я поднялся в квартиру, и слуга, который растапливал камин, сказал мне, что от Пилброу пришла телеграмма: он уже в Лондоне и с последним поездом приедет в Кембридж.
Джего ждал меня внизу, но он услышал слова слуги, так что мне не пришлось ему ничего объяснять.
- На редкость милый старик, - проговорил он, ничуть не удивившись: приезд нашего союзника органически завершал этот приятный и благополучный вечер. Он пожелал мне доброй ночи и медленно пошел домой. Я видел у него такую неспешную и уверенную походку только после нашего первого совещания, когда он решил, что ректорство ему обеспечено.
По крайней мере один раз он поднял голову и посмотрел на звезды.
Во втором часу ночи, когда я работал за столиком возле камина, у главных ворот кто-то позвонил - сначала два раза коротко и спокойно, потом нетерпеливо, раздраженно и долго. В конце концов привратник проснулся. Я услышал скрип его двери, а затем лязгнули открываемые ворота.
Через минуту во дворике раздался стук шагов. Я мельком подумал, кого это принесло так поздно, и продолжал работать. Вскоре, однако, послышались шаги на моей лестнице. Это был Пилброу.
- Я видел, что у вас горит свет, - сказал он, - но мне хотелось умыться с дороги. Очень рад, что вы еще не легли: мне обязательно нужно с вами поговорить.
Он казался помолодевшим лет на десять - лицо медно-красное от загара, на лысом, тоже загоревшем, черепе видны светлые пятна облупившейся кожи.
- Последний раз я ел в Сплите тридцать шесть часов назад. Сплит!.. Сплит!.. - Радостно посмеиваясь, он произнес это слово несколько раз. Что за дикие названия! У итальянцев и то не такие дикие... Люблю славян! Поразительное количество красивых людей. Стоишь на рыночной площади и смотришь... А уж скромные - до изумления! Интересно, почему это к юго-востоку от Бреннера люди с каждой милей становятся все красивее? Тирольцы очень хороши. Далматы еще лучше. И чем красивее люди, тем они скромней. Тирольцы довольно скромный народ. Далматы на диво скромны... Неужели это закон природы? Дурацкий, доложу я вам, закон...
Пилброу говорил беспрерывно - я не мог вставить в его речь ни слова. Он добирался до Англии на самолете. Его путешествие длилось два дня - и он, видимо, ничуть не устал.
Вскоре он сказал - очень серьезно, но без всякого предисловия:
- В Европе обстановка гораздо хуже, чем во времена моей молодости.
- Политическая обстановка?
- Наших друзей вот-вот уничтожат. Все, во что мы верили, растоптано. Соотечественнички бесстрастно наблюдают. Или обедают в лучших домах. Проклятые идиоты! Снобы! Снобизм доведет Британию до самоубийства. Эти слепые снобы не способны отличить врагов от друзей. Решительно не способны! А слепцы могут привести страну только на край пропасти...
Пилброу рассказал мне, что ему удалось сделать. Он исхитрился навестить своих друзей в концентрационном лагере. Он вел себя очень храбро. Храбро и мудро - хотя казался просто веселым пожилым бодрячком.
- Мне хотелось предупредить вас, - неожиданно сказал он. - Поэтому-то я и обрадовался, что вы еще не спите. Мне хотелось предупредить вас заранее, до того, как узнают другие. Я не могу голосовать за Джего. Я не могу голосовать за человека, который поддерживает чуждые нам идеалы. У меня и у вас общие идеалы. Вот почему я решил предупредить вас заранее...
Меня ошеломили его слова. Мне не показалось бы странным, если б он объявил себя противником Джего с самого начала. Ему не нравились политические взгляды Джего, но я думал, что он сознательно пошел на компромисс. Сейчас меня не удивила бы какая-нибудь формальная отговорка, прикрывающая его нежелание участвовать в выборах. Но специально приехать в Кембридж и ворваться ко мне среди ночи, чтобы объявить о своем решении!.. Все еще не придя в себя, я машинально спросил: