За столом Яшумов чувствовал себя неудобно. Смущался. Выросшему и воспитанному в профессорской семье, ему было трудно разговаривать с простыми людьми. С простолюдинами, как говорил сам Владимир Петрович Яшумов, отец, профессор, всю жизнь занимавшийся культурой Византии и Среднего Востока. Как и отец, Яшумов-младший иногда просто не понимал, о чём говорят простолюдины за столом. Все эти их словечки: небось, бесперечь (Что это! — пугался Яшумов), лупалки («Идёт, лупалки вылупила», — это они дочери, понимающей, кивающей согласно). Словечки эти били в голову Яшумова, как в пустой барабан. Не могли в ней остаться, не осмысливались никак. Это был даже не жаргон, (жаргонизмы он определял мгновенно), это был язык такой. Хотя муж и жена, сидящие перед ним, выросли в городе. (Колпино — это же город, в конце концов.) Впрочем, как выяснилось, росли на окраине его, в частном доме, где был огород, своё хозяйство и даже корова. Вместе с родителями-сельчанами, которые от коллективизации переехали в город. (Сбежали! Смылись! Филолог!) Сама Жанна, их дочь, к чести её, вышла на более высокий уровень. Сыпала современным: отпад, отстой и даже откён. Однажды она сказала: «Яшумов — ты полный отстой». — «Нет, — возразил Яшумов. — Я полный откён».
Иногда невольно думал, почему дочь свою Анна Ивановна и Фёдор Иванович назвали — Жанной. Именем не простым. Как рассказала однажды сама Анна Ивановна, в молодости, когда была беременной (будучи на сносях, чёрт побери!), они с Фёдором (мужем) попали на концерт приехавших в Колпино Жанны Болотовой и Николая Губенко. Концерт так их поразил, так понравился, что когда шли из Дома культуры домой по ночной тёмной окраине, молодая Аня остановилась под светом фонаря, потрогала большой живот, хорошо укатанный под пальто ещё и шалью, и сказала, что если родится девочка, то назовём Жанной, если мальчик, то Николаем. Родилась девочка, дочка. И сразу стала Жанной, Жанночкой. В тот поздний вечер, надо думать, молодые муж и жена шли и видели впереди не просто редкие столбы с тусклыми фонарями, а по меньшей мере новогодние сверкающие ёлки. Сверкающие даже не игрушками — бриллиантами.
В следующий приезд родителей Яшумов вдруг узнал, что дочь их вовсе не Каменская, а Силкова. Фамилию «Каменская» она оставила после развода с первым мужем, с которым прожила всего полгода. Конечно, Силкова — далеко не Жанна Каменская. Это даже Яшумову было понятно. Но родители, по всему было видно, остались довольны. С такой фамилией их Жанка далеко пойдёт.
После таких откровений Анны Ивановны и Фёдора Ивановича Яшумову почему-то становилось стыдно. Стыдно за своё высокомерие, за снобизм. Искренне кричал им вслед на лестнице. Приглашал приезжать в любое время. Но предложить остаться ночевать — почему-то в голову не приходило. Тяма не хватало, как сказала бы Анна Ивановна.
5
Вдоль канала Грибоедова Яшумов шёл в сторону Невского. К Дому книги. К Дому Зингера на перекрёстке. Со стеклянной башней, увенчанной земным шаром, с бронзовыми девами-валькириями на угловой части фасада.
Всё время почему-то лезло в голову из Савостина. Как будто гриппом заразился. Фолликулярной ангиной: «Суровый Артур угрожающе вращал автоматом. Его низкий голос напоминал дребезжание ржавой пилы». Яшумов останавливался и смеялся. Как будто плакал. Прохожие оборачивались. Приблудный финн в туристских ботинках и с рюкзаком разом остановился и смотрел на него как на достопримечательность города. На ожившую скульптуру. Жестом Яшумов успокоил его. Дальше шёл. «Орлиный нос и мясистые щёки со злыми усами придавали лицу его суровое выражение». Да что же это такое! Лёд в канале не казался чистым, небесным, как в Мойке — говяжьим студнем лёд казался в канале Грибоедова. В пятнах белого свиного жира.
Выдвинулся наконец Дом Зингера. Гигантский корабль на приколе. Ну, сейчас будет легче. Уйдёт проклятый Савостин. Яшумов пошёл к зданию. Но — «Послышалась мелодичная музыка, означающая, что Артур хочет войти». Да чёрт же побери!
В отделе Анны Ильиничны ещё не было, работала одна Мария. Помощница Анны. Которая сразу предложила раздеться. Сказала, что есть новые поступления.
Повесив пальто и шапку, продвигался вдоль стеллажа и, точно слепой, трепетно трогал антикварные новые-старые книги: «Кривоглазый солдат довольно улыбался щербатым ртом, швырнул кумулятивную гранату косой рукой».
Остановился в растерянности.
— Что с вами, Глеб Владимирович? Вам нехорошо?
— Ничего, ничего, Мария. Сейчас я присяду, отдохну. — Яшумов сел на диванчик. Вытирал выступивший пот.
Пришла наконец Анна Ильинична. Поднялся, обнял невысокую женщину, погладил плечи. Волосы Ани пахли свежестью утра, которую принесли с собой. Помог снять поддутое, как матрац, пальто, повесил рядом со своим.