Вилли не знал, как ему избавиться от чувства омерзения. К счастью, на помощь пришел фатер.
— Не дребезжи, Маланья! Ну, тетеря, тихо. Радуйся — хоть час у тебя. Щи, вроде, осталися?
— Ой! Дак что ж это я… Как чумовая. Как беспамятная. Сейчас щец грибных. И огурчика. И чаек скипячу, сахарину, правда, нет.
— Ничего, мама. Не беда.
Фатер заговорщицки подмигнул ему.
— Стара! Ты это… того.
— Чего?
— Ну… непонятливая стала.
— Да без сопливых знаю.
Бутыль самогона моментально очутилась на столе.
Очень не хотелось просить их даже о малой малости, но придется. Иначе Ханс поедом съест.
— Папа… а… с собой?
Фатер заулыбался: хоть чем-то он еще нужен сыну, счастье какое! Глупцы. Если бы не требовалось оплатить счет Хансу, он бы и на минуту не зашел. Сразу отправился бы к тому месту.
— Найдется, сына. Мать! И грибов ему сушеных дай. Поболе. Уродилось нынче…
— Да не надо мне, папа.
— Дай ему, дай, слышь, стара!
— Чай сама соображу.
— Ну, вот и ладно.
Он зачерпнул горячих щей глиняной ложкой. Откусил хлеба. До чего дрянной хлеб! С чем они его тут мешают? С корой?
— Михалыч, глянь какой красавец у нас. Какой мужик вымахал! Двадцать годков, а плечищи-то, плечищи!
— Да-а… Ванька, ты на войне-то бывал? С китаёзой-то?
— Был, папа.
— Ну и как оно там?
Хоть какая-то частичка есть в фатере от человека. От воина. Ничего не знает, ничего не понимает, а вопрос умеет задать верный. Вилли опрокинул стопку и ответил спокойно:
— На войне — война, папа. Мы сильнее, мы победим. Сломаем их волю. Только вот какое дело, папа. Потребовалось поменять имя. Отныне следует называть меня Вильгельмом.
Старик оторопел. И видно было: хочется ему заспорить, выдать сынку по первое число. Но лицо его, на мгновение закаменевшее, скоро отмякло. Сын приехал. Хоть Ванька, хоть Вильгельм, может, больше и увидеть-то его не придется. Не надо. Нет. Не станем ругаться.
Вилли ненавидел фатера за слабость. Еще и за слабость. Впрочем, это уже не имеет никакого значения.
— Ванюша, не ранили тебя там? А? Не ранили, нет? Ты не лез бы в самую гущу, зачем оно нам?
Дрянь! И ведь не переменишь никакой силой. Славянская самка — дура, бестолочь.
— Ерунда, мама.
Он показал бы ей «Ванюшу»! И разъяснил бы, кому это «нам» не требуется беспощадно жестокая борьба с желтой угрозой. Но… какой смысл?
Фатер, поев, бормотнул слова молитвы и перекрестился на красный угол. Пожалуй, стоит им объяснить, какие неприятности ждут людей, по старой скотской привычке молящихся чуждым Рейху богам. Но опять-таки — зачем? К чему их жалеть? Ходят тысячу лет на «очко» над выгребной ямой и еще тысячу лет будут ходить — дурная кровь.
Врожденная низость. Вот почему у немцев есть Дюрер, Гёте, Фридрих Великий, Бисмарк и Вагнер, у англичан — Шекспир, у французов — Бодлер, а в славянской истории ничего, кроме пустоши, кроме заросшего буйной травой ровного места, нет. Ни единого большого политика, ни единого великого полководца, ни единого сильного литератора. Дыра! Прореха на человечестве. Весь народ — сверху донизу — рабы. Бездарнее только цыгане и евреи. С кровью не поспоришь.
Стукнула дверь.
— А вот и Катюша! Молодец, что пришла. Садись, я тебе чайку налью.
— Маланья Петровна, мне мальчишки рассказали, вот мол, у Васильевых сын приехал.
Она не смотрела на Вилли. На стол. На оконные занавески. На печь. Только не на него. Вилли понял: когда расплакалась мутер, и он подумал, что случилось худшее из возможного, эта была большая ошибка. Худшее явилось минуту назад.
— Михалыч, давай-ка, подмогни мне в сенях.
— Чегой-то?
— Давай, говорю, с погреба тяжесь подымешь.
— А. Ну как же…
Оба они, едва сдерживая улыбки, вышли из горницы.
Вот она, самая беда. Ох, как ему хотелось избежать объяснений… Не судьба.
— Я вам пишу, чего же боле…
Восемь безответных писем.
Катя хлопнула ресницами раз, другой и осмелилась посмотреть на него. Вилли отвел взгляд. Говорить, по большому счету, не о чем. Лишний разговор.
— Я ждала тебя, Ваня.
Три года назад он еще переписывался с Катей. Подумать только! Какие-то сантименты по отношению к невежественной деревенской красотке, пропахшей потом и навозом на всю жизнь, до гробовой доски. Правда, она была очень хороша. Какая коса у нее! А какая кожа! Просто чудо, как нищая, грязная, тупая деревня еще может производить на свет подобных красавиц. К тому же, Катя была умна. Если бы славянским женщинам позволялось ходить в школу, из нее запросто получился бы врач или учитель. Или… да не важно. Катя — лучшее из всего, что здесь есть. Кроме самогона, разумеется.