Сеня вздохнул.
— Как здесь вообще?
«Швед» улыбнулся:
— Как у нас на Саните. Но в целом спокойно.
Паха с Хасаном тем временем спустились за вещами. Сеня представил голубоглазого:
— Ольша, это наш человек, зовут Римас. О тебе он все знает.
«Так уж и все», — фыркнула про себя Ольша.
«Швед», косивший под прибалта, с достоинством кивнул.
— Вот твоя комната, — продолжал Сеня, распахивая одну из дверей. — Напоминаю: если что-нибудь понадобится, тут же говори.
Паха, неслышно возникший за спинами, поставил ее сумку у кровати и вышел.
Комната Ольше понравилась. Небольшая, уютная, вся завешенная коврами, толстыми, как пуховое одеяло. Обширная, на вид весьма соблазнительная кровать в углу. Огромное зеркало. Окно, выходящее как раз на склон — за стеклом величаво покачивались зеленые лапищи кипариса.
Пока Ольша устраивалась, в соседней комнате совещались. Из-за полуоткрытой двери отчетливо доносился густой голос Римаса.
— …дважды проявлялся один фрукт по имени Сергей Затока. Кто такой — неясно. Трется среди серферов у Фороса, там какой-то волногон в прошлом году запустили, они туда и сползлись со всего побережья. Приехал с дружком на «Полосе» зеленого цвета.
— С Завгородним встречался? — Сенин голос.
— В первый раз — нет, не застал. Отсиделся в подвальчике, знаешь, рядом с канаткой, в проулке? Внизу?
— Знаю.
— Потом снова в «Ореанду» сунулся. К этому моменту Завгородний уже основательно надрался. Затока получил дипломат и тут же уехал. Содержимое — все, что угодно, кроме металлических предметов. Полагаю, деньги.
— Куда он делся дальше?
— Вернулся к Форосу. За ним Кейси присматривает.
— Хорошо. Сегодня ничего не предпринимаем. Сходим в ресторан, развеемся. Вина тут неплохие, говорят, — Сеня чем-то звякал все время, должно быть ключами.
«Интересно, меня возьмут?» — подумала Ольша. Хотелось бы. Ялта, лето, ресторан…
Ее взяли. Ужин вышел на славу — уютный зал, ненавязчивый тапер на крохотной сцене, потрясающая кухня. Сеня, Енот и Римас устроили форменную дегустацию: заказали все двадцать шесть сортов вин, имевшихся в ресторанчике. Кажется, Сеня с Енотом всерьез интересовались виноделием — официанта они просто запытали узкоспециальными вопросами. Тот вскоре прослезился и довольно дешево выкатил пыльную бутылку «Алеатико Партенит» тридцать какого-то года из личных запасов.
— Запомните, господа, это вино не делают уже полвека…
Ольша по очереди танцевала со всеми; наконец она поняла, почему Енот не снимает темных очков — у него были совершенно нечеловеческие глаза. Темно-пурпурного цвета, больше, чем у землян и вдобавок необычного разреза. Щелевидные, как у кошки, зрачки, но не вертикальные, а чуть наклонные, как буква V. Увидев это, Ольша вздрогнула, и снова надела на Енота его зеркалки. Как она осмелилась их снять, и сама не поняла. Танец, наверное, сблизил. Енот не противился, только поправил прическу, скрывающую уши.
Без очков он выглядел чужим, но не отталкивающим, в облике его чувствовалась своя неповторимая гармония.
Танцевал он лучше всех — спустя полчаса Ольша и Енот сбацали такой рок-н-ролл, что за остальными столиками дружно зааплодировали, подвыпившая парочка в углу зала все хваталась за видеокамеру, хотя, что они там наснимали в полумраке, Ольша не понимала, а кто-то даже прислал бутылку новосветовского брюта.
К полуночи все заметно захмелели — дегустация выдалась обильная, да и реликтовое вино оказалось на редкость коварным. Ольша смутно запомнила обратную дорогу. За руль сел, кажется, Римас, но сразу же, вроде бы, задремал, сунув руки в карманы.
Утром ее разбудил Сеня.
— Едем на пляж, — сообщил он. — Не забудь купальник.
Ольша заметила, что голова, несмотря на вчерашнее, удивительно ясная.
На кухне шкворчала исполинская яичница — ребята-хирурги с удивительным спокойствием меняли изысканность ресторанов на домашнюю холостяцкую неприхотливость. Ольшу к стряпне они не привлекали, видимо из принципа. А может, и еще почему-то.
Людные городские пляжи их не интересовали. Сеня гнал «Оксо» на юго-запад, вдоль побережья. Дорога петляла, как напуганный муравей. Зелень, скалы, море — все это сменялось с калейдоскопической быстротой. Ухоженные ряды виноградников, свечки кипарисов, серые башенки Ласточкиного Гнезда… Ливадия, Гаспра, Мисхор, Алупка, Симеиз…
Сеня притормозил, когда взгляду открылась совершенно необычная для южного Крыма картина: прямая береговая линия. Желтоватый песок устилал длинный, добрых два километра, пляж. Горы величаво застыли в отдалении. Несмотря на достаточно спокойное море на берег обрушивались крутые метровые волны; темная синь воды цвела белопенными барашками. И стоял нескончаемый гул — это пело море, как пело оно уже миллионы лет. Каждая волна имела свой голос, вела свою партию в извечном концерте природы.