– Шандор, – сказал Олесь вслух. – А у вас ничего не изменилось? Ну, в койке.
– Да нет, – Шандор скривился. – С каких дел? Хотя… – он задумчиво нахмурил брови и замолчал.
– Вот и мне кажется, что «хотя», – буркнул Олесь. – Нет-нет, ни о какой чувственности и речи нет. Но как-то оно стало, черт, не знаю даже, как это сказать. Естественнее, что ли? Или, может быть, привычнее?
Время в полете тянулось медленно. Пассажирки освоились, с пищевым процессором они теперь управлялись лучше Шандора. Маленькая община сжилась, срослась, на «Одиссее» появились свои традиции. Одной из них стала набившая оскомину фраза «только не влюбись в меня».
– Почему ты постоянно твердишь это, Лайма? – однажды сердито спросил Олесь. – Что плохого произойдет, если я, по твоим словам, влюблюсь?
Кожа Лаймы в который раз поменяла цвет с бледно-песочного на золотой, лигирянка потерла виски ладонями.
– Ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня?
– Не знаю, – Олесь растерянно посмотрел Лайме в глаза. – Я привязался к тебе. Мы уже больше года вместе. Я спешу к тебе, когда заканчивается вахта. Знаю, что ты меня ждешь. Мне нравится твоя стряпня, нравится, как ты двигаешься, как улыбаешься, нравится твой голос.
Олесь осекся и посмотрел на выключенный транслятор.
– Еще мне нравится лигирянский, – добавил он. – Никогда не думал, что так быстро его выучу. Нет, я, конечно, косноязычен, но…
– Мы можем говорить на английском. Хотя я не так быстро учусь, как ты. Или на обоих языках вперемешку. Это не так важно, Олесь. У меня есть просьба к тебе.
– Да? – улыбнулся Олесь, подумав, что Лайма собирается просить его о чем-то впервые за все то время, что они вместе.
– Ты говорил, что через восемь месяцев по времени корабля мы прибудем на место, так?
– Так, – Олесь улыбнулся вновь. – Там у нас будет месячный отпуск. Ох, и оторвемся же. Свежий воздух, солнце, земля под ногами. Люди.
– Люди, – повторила Лайма. – Когда мы окажемся там, отпусти меня.
– Что?! – изумился Олесь. – Как это «отпусти»?
– Просто брось. Так, как бросают женщин в вашем мире.
– Что за дичь? – ахнул Олесь. – Почему?
С минуту Лайма молчала.
– Вериль начался, – сказала она наконец. – Наши мужчины, когда берут женщину за себя, знают, чем он заканчивается. Но идут на это потому, что так повелось в нашем мире.
Олеся передернуло. Он ошеломленно потряс головой, слова Лаймы звучали зловеще.
– Чем же заканчивается вериль? – с досадой спросил он.
– Ты не поймешь.
– Так объясни мне.
– Я не могу. «Верилю» нет объяснений. Ни на одном языке.
Олесь нервно заходил по каюте. Остановился.
– У меня нескромный вопрос, – сказал он. – Мне раз за разом становится лучше с тобой по ночам. А тебе со мной?
– И мне.
– Но я не изменился, я такой же, возможно, не слишком умелый. Получается, что изменилась ты. Вопрос: почему?
Кожа Лаймы стала цвета червонного золота.
– Это вериль, Олесь. Мы уже вступили в него. Но зашли еще не слишком далеко. Ты отпустишь меня?
– Нет, – сказал Олесь твердо. – Не отпущу. Что бы этот вериль ни означал. Плевать я на него хотел.
– Напрасно, – прошептала Лайма. – На вериль плевать нельзя.
– Снова здорово, – буркнул Шандор. – Наши истории развиваются параллельно. Аолла тоже едва не каждый день талдычит мне про вериль. И просит ее отпустить.
– Похоже на то, что этот вериль угрожает тем, кто в него вступает, – произнес Олесь задумчиво. – Неясно только чем.
– Я никакой угрозы не ощущаю, – пожал плечами Шандор. – Девочки нервничают, это бывает. Мы ведь купили их, а по сути – взяли на четыре года в аренду. Вот они и думают о том, что будет с ними, когда станут больше не нужны.
– А ты как считаешь?
Шандор рубанул воздух ребром ладони.
– Никак, – сказал он угрюмо. – Ты меня знаешь: я циник и к бабам отношусь соответственно, будь эти бабы хоть трижды красавицы с чуждым геномом. Но тут что-то особенное, сам не пойму что. Аолла, конечно, славная девочка, но во Вселенной живут миллиарды ничуть не хуже. Видимо, я все-таки привязался к ней, хотя привязываться вовсе не думал. Что поделаешь, в наших-то обстоятельствах. Однако держаться за ее юбку я точно не собираюсь.
Продолжать разговор Олесь не стал. Он тоже привязался к Лайме и проводил в ее обществе все свободное от вахт и бортовой рутины время. Он с удовольствием болтал с ней, дурачился, шутил и смеялся лигирянским шуткам. Обменивался историями, обсуждал древние и современные фильмы. Иногда отключал гравитационную установку, и они, держась за руки, летали в невесомости.