Обернувшись, полицейский сощурился.
– Нет. Не актеры. Мельник Якобс, выходя из трактира, заметил на одной из ближайших улиц монаха в капюшоне. Тот стоял в арке и беседовал с какой-то девицей. Мельник Якобс был пьян, однако в свете фонаря успел заметить на девице зеленое платье, а волосы у нее были длинные и темные. Известно, что горожанки, даже молодые девушки, заплетают косы или носят платок. Только лесное отродье таскается ночью по улицам с растрепанной гривой.
Вольсингам покачал головой. В висках тонко звенело, стук ботинок по брусчатке раздражал слух. Может, близилась гроза?
– Уверяю вас, что лозница не выходит из замка. Именно поэтому ей захотелось повеселей расписать покои. Она не видит почти ничего, кроме своей комнаты… Зачем ей бродить по городу ночью?
Гроссмейстер сердито пожал плечами. Харп нахмурился. Троица свернула за угол и остановилась перед домом. Латунная табличка с разрисованным зеленой краской трилистником извещала, что именно здесь располагается типография и редакция газеты. Полицейский бросил на вывеску злой взгляд – и почему бы ему самому не догадаться, у кого еще в городе может найтись зеленая краска? Может, окажись он сообразительней, молодой Гримм был бы жив, а толпа на площади освистала бы лицедеев и не стала бы слушать их ересь…
Сыскарь ударил кулаком в дверь. Никто не отозвался. Он постучал еще раз, громче, а потом треснул в створку ногой. Сверху распахнулось окно, и раздался сварливый женский голос:
– Чего стучите? Чего колотите? Видите – нет никого. Хозяина убили, а наборщик валяется пьяным. У-у, мерзкий пьянчуга!
Последовал звон бьющейся посуды и глухое ворчание, словно большую сонную собаку потянули за хвост.
– Горе мое луковое! Чтобы твои очи бесстыжие повылазили! Чтобы…
– Хозяйка! – заорал Гроссмейстер, задрав голову к окну. – Мне говорили, что Себастиан Гримм снимал комнату над типографией. Не у вас ли?
Высунувшаяся из окна растрепанная тетка мигом опровергла все теории Гроссмейстера о пристойных прическах горожанок. Щеки женщины раскраснелись, перевесившаяся через подоконник грудь бурно вздымалась, а в глазах сверкал боевой задор.
– Как же не у нас? У нас. И комнату снимал, и помещение снимал, и муж мой, сволочь пьяная, у него работал, и за это он нам ни гроша не платил, потому что просаживал все на свою треклятую газетенку. Чтоб ему душицы наглотаться, чтобы мох его, паразита, изъел…
Прервав тираду на полуслове, тетка присмотрелась к стоявшим внизу и всплеснула руками:
– Ой, господин Гроссмейстер, не вы ли это? А с вами герр врач. Что же это я?
Она запахнула расстегнувшуюся на груди блузу, впрочем, не весьма удачно. Большая часть крупных форм все равно осталась на виду.
– Что же я внизу вас держу? Проходите. А вход сзади, со двора. Генрих-то мой, поросячья его душа, типографию запер на ключ и с ночи все пьет и пьет, пьет и пьет, а с улицы вход только там, так вы уж двором…
Гроссмейстер вздохнул. Только скандальной бабы ему не хватало. В висках занимался тихий звон. К дождю, что ли?
Из полуоткрытой двери хозяйской спальни доносился раскатистый храп – это отдыхал наборщик Тумберг, супруг фрау Тумберг. Дверь направо вела в комнату Гримма. Фрау Тумберг, погремев ключами, впустила Гроссмейстера и его свиту – и ахнула. Ахнуть было из-за чего. Даже в скупом свете, струившемся из слепого, давно не мытого окошка, комната выглядела так, словно по ней прошелся ураган. Перевернутые стулья, сдернутое с кровати белье, книги и клочки газет, разбросанные по полу. Хозяйка расширила глаза и снова заволновалась грудью, а затем, широко распахнув рот, издала вопль:
– И кто мне за это заплатит, а, господин Гримм?
Ее обращение к покойнику действия не возымело. Не поднялась из груды хлама печальная тень и не протянула фрау Тумберг кошелек, набитый звонкими талерами. Лишь моль, вылетев из платьевого шкафа, запорхала в тусклых лучах. Разочарованная матрона в сердцах топнула ногой, да так, что древние половицы заходили ходуном, столбом взвилась пыль, а за стоявшим у окна письменным столом с грохотом что-то рухнуло.
– Однако, – сказал Харп, когда отголоски вопля стихли и пыль улеглась, – здесь кто-то славно потрудился.