Гроссмейстер развернулся на каблуках и наставил на хозяйку острый нос, в эту секунду крайне напоминая грача.
– Фрау Тумберг, вы не могли не слышать шум…
– А как же! – уперев руки в бока, возопила хозяйка. – И слышала. Вчера вечером господин Гримм вернулся сильно подгулявши, да не один, а с мерзкими актеришками. Из карманов у них торчали бутылки вина, они шатались, орали песни, разбудили Малютку…
– Малютку?
– Моя кошка. Малютка от страха на шкаф запрыгнула, бедная крошка, и до утра отказывалась слезать. А когда я постучала в дверь и предложила им вести себя потише, этот их главный…
– Мейстер Виттер, – тихо сказал полицейский.
– Виттер или Шмиттер, он высунулся и говорит, что господин Гримм велел не беспокоить и они отмечают день рождения господина Гримма, хотя я-то точно знаю, что день рождения у него в марте, он всегда заказывает мне каплуна…
Перебив женщину, Харп поинтересовался:
– А вы не видели, как уходили актеры?
– А то как же, – сердито пропыхтела изрядно запыхавшаяся хозяйка. – И видела. Шли и еще больше шатались, охальники, мерзавцы, дери их камнеломка, а господин Гримм был при них, такой же, как они, пьяный в дым, и было уже за полночь, потому что Генрих, мой муж, как раз закрыл…
Пока Гроссмейстер и Харп выслушивали излияния хозяйки, Вольсингам мерил шагами комнату. Носком ботинка он ворошил газетные листки, с которых била в глаза зеленая краска. Переворачивал сбившуюся в комки одежду на полу. Он сам не мог сказать наверняка, что искал и почему это делал. Не потому ведь, что так их учил мастер сыска в семинарии? Или?..
Как бы то ни было, спустя пару минут он это нашел. Это лежало, высовываясь красным замшевым переплетом из-за отвалившейся от стола задней стенки. Вольсингам присел на корточки и поднял толстый блокнот. Должно быть, блокнот выпал вместе с рухнувшей от хозяйского топота доской. Погладив бархатистую замшу, художник открыл блокнот и разочарованно нахмурился. Страницы, белые и плотные, совсем не похожие на серую газетную бумагу, были исписаны рядами убористых значков. К сожалению, значки эти Вольсингам совершенно не понимал. Он принялся листать дальше и обнаружил рисунок. Точнее, два рисунка – два довольно умелых наброска Крестоса. Один ничем не отличался от обычных иконок, зато второй… Художник быстро перевернул следующую страницу, и тут на бумагу упала тень. Вольсингам поднял голову. Склонившийся над ним Гроссмейстер повел острым носом и спросил:
– Так. Что тут у нас?
На странице был список, и на сей раз таинственный шифр сменился обычными буквами. Просмотрев записи, Вольсингам разочарованно присвистнул.
– Похоже, это его хозяйственные расходы за месяц.
И правда. В списке значилось «мыло для бани – 5 грошей», и «долг зеленщику – 12 грошей», и «долг фрау Тумберг за квартиру – 10 талеров, вкл. прошлый месяц, подождет», и «за бумагу Крозу, 3 талера 14 грошей, отдать в пятницу».
– Он был не такой уж рассеянный молодой человек, – заметил присоединившийся к Вольсингаму и Гроссмейстеру Харп. – Тщательно вел записи. Это показывает дисциплинированный ум. Вряд ли он был жалким пьяницей, каковым его представляет нам фрау Тумберг…
– Да он вообще не пил! – резво откликнулась стоявшая в дверях хозяйка. – Стала бы я сдавать квартиру и помещение пропойце, будто одного на мою голову мало!
– Значит, его опоили, – сказал Харп. – Возможно, подмешали какое-то зелье…
Но Гроссмейстер, словно не слыша приятеля, вырвал блокнот из рук Вольсингама и ткнул желтым от табака пальцем в одну из нижних строк списка. Запись была очень краткой и, признаться, не слишком понятной: «Г. Б. – 150 талеров». Рядом стояло число, совпадавшее с датой первого убийства. Пролистав страницы назад, Гроссмейстер поднес блокнот к лицу и издал короткое восклицание.
– Что?
На открытом им развороте был такой же список, однако от более ранней даты – видимо, около месяца назад. И там числился таинственный Г. Б., с обозначенной рядом суммой в пятьдесят талеров.
– Этот Г. Б. был очень дорог нашему другу, – заметил Харп, потирая руки словно бы в радостном предвкушении. – Себастиан не спешил платить за квартиру, однако тратил на Г. Б. огромные суммы. Любопытно, откуда у небогатого журналиста…
– Герберт Брюнненштайн, – перебив его, прошипел полицейский. – Бывший пекарь. Он же убитый монах.
Резко развернувшись к хозяйке, сыскарь приказал:
– Идите-ка, любезная, и разбудите вашего мужа. Делайте что хотите, хоть ведро воды на него вылейте, но мне надо, чтобы через пять минут он был в сознании и способен к разговору.