Я кивнул и заговорил:
– Когда рождается весна, люди, растения и животные на время приближаются к сути своей, к тому, чем они были созданы в незапамятно давние времена. Если смотреть внимательно, свет проступает через их контуры. Свет идет изнутри, его можно пить, в нем можно купаться, им можно дышать…
Она остановила меня жестом. Разделась, положила ладонь мне на шею и поцеловала с обманчивой мягкостью. Агнесса ван Рейн искала совершенства, а потому за ее мягкостью чувствовалась беспощадная требовательность. Свет бил из нее гейзером, над головой Агнессы рассыпались снопы солнц.
Свет был нестерпим.
Его было как раз столько, сколько мне нужно и сколько нет на этом свете. Не было до сих пор…
Она, поцеловав, медлила. Ее понадобилось еще что-то.
– Свет над полями Арля, – сказал я.
Тогда Агнесса ван Рейн обернулась стихией горячего песка, стосковавшегося по дождю и взметнувшегося ввысь, к дождевому облаку. Беззащитная и неистовая, она за час срослась со мной в единое целое, в то, что никакая сила разорвать не способна.
Черноволосая. Глаза цвета кошачьего золота. Кожа белее яблони в мае. Успокоив дыхание, говорит мне:
– Я нуждаюсь в тебе. Я умру без тебя. И… все это не может быть против вечных законов. Все это должно происходить правильно. Тебе следует сделать меня своей женой.
– Хорошо, – отвечаю я без колебаний.
А как же иначе? Разве может быть иначе?
– Ты веришь в бога? – спрашиваю у Агнессы.
– Я не знаю. Должно быть что-то или Кто-то…
– Я могу быть мужем только такой женщины, которая делит со мной землю и веру. Ты поедешь в Россию и крестишься.
– Хорошо, – отвечает она без колебаний.
У нас с Хансом была пара бутылок превосходного трентинского белого. Но разговор не клеился.
Он, кажется, не мог решить, как далеко зайти и какую границу переходить не стоит.
– Послушай, старина, хе-хе… моя сестричка забавный человечек… но тебя-то я знаю давно, и ты всегда выглядел как образец здравомыслия.
– Я маскировался.
Он сделался мрачен. Лицо налилось ртутью, взгляд заострился. Пальцы, кажется, искали ломких предметов.
– Старина… вы играете в какую-то очень сложную и возвышенную игру. Ставки все выше, а у моей Агнессы слабое сердечко. Боюсь, тот ритм, который ты ему навязываешь…
Я перебил его:
– Совершенная любовь огромна. Никакой человек не может выдержать ее слишком долго.
Тут он врезал мне от души.
Лежа на полу и роняя капли крови, я прохрипел:
– Ханс… это все свет над полями Арля.
– А? А?
– С ним ничего не сделаешь, Ханс.
В России нет Арля. Поэтому я привез Агнессу ван Рейн, мою жену и возлюбленную, под Орел. Я знал, чего она желает. Я хотел исполнить ее желание в точности так, как ей требовалось.
Мы вышли на середину ржаного поля. Колосья стояли в безветрии, словно миллионы мачт земляного корабля. Воздух светился древним золотом. Июльский полдень быстро набирал жаркую зрелость. На горизонте водоросли деревьев росли со дна небесной реки. Единственное большое облако пахло винным ливнем, но его белая гроздь плыла еще очень далеко от нас.
Я постелил одеяло.
– Мне всегда хотелось нарисовать воздух, но чего-то не хватало, – призналась Агнесса ван Рейн, снимая платье.
Она поцеловала меня с нежностью, словно хлеб, от которого можно насытиться во всякий день.
Я сказал ей:
– Ты помнишь пшеничное поле со жнецом? Вечный сеятель выходит каждое утро в поле вместе с восходом солнца на желтом небе. А жнец на закате ждет своей очереди… Мы вышли из света, наполнены светом и в свет идем. Надышись и напейся им, Агнесса.
– На меня идет небесный шторм… – ответила Агнесса ван Рейн почти испуганно.
Она соединилась со мной так, словно соединялась с целым миром – со всем, что есть в нем видимого и невидимого. Души наши обнимались и все никак не могли расстаться друг с другом. Над нами журчал ручей ноты соль…
Потом она отстранилась и произнесла с радостным удивлением:
– Теперь я вижу его…
Агнесса ван Рейн успела погладить мое лицо еще раз, а потом дыхание ее пресеклось. Ладонь ее разжалась, пригоршня света отделилась от пальцев и начала медленно подниматься по водам безветрия.
На похоронах Агнессы ван Рейн вся ее голландская родня плакала. Ханс, размазывая слезы, смотрел на меня со злостью и непониманием: отчего глаза мои сухи?