К счастью, в последние пять-шесть лет тексты песен важны все менее, ибо представители «арт-рока» и «новой волны» специализируются на текстах «внеоценочных» и «намеренно нелогичных». Люди перестали вслушиваться в текст, тот превратился всего лишь в «голосовые шумы определенной тональности».
В 1966-м и 1967-м годах Полицейское Управление Лос-Анджелеса и полиция округа развязали войну с голливудскими хиппарями. Каждый выходной устраивалась облава (без ордеров и обвинений) на людей, что гуляли по бульвару Сансет. Их запихивали в полицейский автобус, везли в центр, весь вечер держали заложниками, а потом отпускали — и все потому, что у людей были ДЛИННЫЕ ВОЛОСЫ.
Заведения, где эти люди обычно ели («Бен Фрэнк» на Сансете и «Кантерс-Дели» на Фэйрфакс), находились под постоянным наблюдением. Городские власти угрожали отобрать у Элмера («Виски-гоу-гоу») Валентайна разрешение на продажу спиртного, если он не прекратит ангажировать длинноволосые команды. В Голливуде стало негде работать.
В 1967 году мы с Гейл перебрались в Нью-Йорк — работать в театре «Гэррик» на Бликер-стрит. Сначала, еще не подыскав квартиру, мы остановились в гостинице «Ван Ренсселер» на Одиннадцатой улице. Жили мы в тесной комнатушке на одном из верхних этажей. За столом у окна я работал над оформлением конверта для альбома «Совершенно бесплатно». Помню, номер был такой грязный, что никак не удавалось уберечь рисунок от сажи.
Питались мы кофе с бутербродами из «Смайлерс-Дели» за углом. Было так холодно, что молоко в пакете на подоконнике снаружи несколько дней не портилось (правда, пакет покрывался сажей). «Фагз», которые в то время тоже работали в Виллидже, пытались организовать кампанию протеста против Объединенного товарищества Эдисона (предполагаемого источника этой напасти) и уговаривали обеспокоенных жителей посылать в дирекцию по почте собственные сопли.
Вся эта грязь нас поражала: мы только что приехали из Калифорнии, где у нас был уютный дом в Лорел-Кэньон (за двести долларов в месяц) с камином, двумя спальнями, кухней, гаражом и даже собственным клочком земли на заднем дворе. Кругом росли деревья. Вдобавок ко всей этой красоте никто не нарушал нашего уединения.
Гейл отправилась на поиски жилья неподалеку от «Гэрри-ка» и в конце концов разыскала квартиру на Томпсон-стрит, 180, совсем рядом с театром. Я отпросился с репетиции и вместе с Гейл пошел смотреть. У двери мы обнаружили, что вход нам преграждает мертвецки пьяный и вдобавок обоссавшийся мужик. В 1967 году за двести долларов в месяц в Нью-Йорке можно было снять только такую квартиру.
В нашем Новом Доме имелись спальня, гостиная-кухонь-ка и ванная — с видом на кирпичную стену. Мы прожили там несколько месяцев, а потом сняли квартиру на Чарлз-стрит, неподалеку от Седьмой авеню, в нижнем этаже особняка.
Мы удостоились чести занимать это помещение во время забастовки мусорщиков. Мусор сваливали в кучу прямо под окном нашей спальни. Ночами мы слушали, как там копошатся крысы.
Когда мы жили в развалюхе на Томпеон-стрит, ко мне из Лос-Анджелеса приехали брат со своим бывшим одноклассником Диком Барбером (который впоследствии стал нашим гастрольным менеджером) и еще одним другом, Биллом Харрисом (ныне он известный кинокритик). Все трое спали в гостиной на полу.
Примерно тогда я задумал альбом «Мы здесь только из-за денег» и искал художника, который мог бы сделать остроумную пародию на обложку «Сержанта Пеппера». Я прослышал о Кэле Шенкеле, бывшем дружке девушки, которая предваряла наше выступление в «Гэррике». Он приехал из Филадельфии и показал мне свои работы. Они были превосходны, однако нанять Кэла я мог, лишь найдя ему пристанище в Нью-Йорке. (Угадайте-ка, где я его нашел?) Короче, на полу в спальных мешках теперь лежали Бобби, Билл, Кэлвин и Дик.
В Гринвич-Виллидж тем летом царил сплошной абсурд. Любые дурацкие слухи могли оказаться правдой — и в один прекрасный день разнесся слух о том, что хиппи убил морского пехотинца.
Начались разговоры о том, что морпехи явятся в Виллидж и всех хиппи перебьют. Все, кто походил на хиппи, сторонились всех, кто походил на морпехов. Считалось, что те ни за что не явятся в военной форме, и потому все с опаской косились на любого человека со слишком короткой стрижкой и чистыми ногтями.
В разгар всего этого мы шесть раз в неделю работали в «Гэррике» — два концерта за вечер, днем репетиции.
Летом погода в Нью-Йорке отвратительная. В первых числах июня сломался кондиционер, и владелец театра (как мне сказали, отец Дэвида Ли Рота) решил, что чинить его слишком накладно.
Вообразите себе такой узкий тоннель (на самом деле бывший зал «экспериментального кино»), вмещающий три сотни человек; постоянно 102 градуса минимум, стопроцентная влажность и никакой циркуляции воздуха.
Пол сцены был покрыт зеленым ковром. Когда мы снимали на видео «Мистер Зеленые Гены» артисты втоптали в ковер целую кучу овощей и море взбитых сливок. Ковер так и не почистили.
Чучело жирафа и прочие наши игрушки для представления хранились в ящике сбоку от сцены вместе с гнилыми овощами. Вся органическая материя в театре размножалась, издавая «дурной запах».
Гнилые овощи — не единственный элемент «зрелищной части» ранних выступлений МВИ. Однажды я предложил соорудить аппарат — нечто среднее между виселицей и душем устаревшего образца. Душевой занавеской послужит американский флаг, а за ним на виселицу повесим бок бычьей туши (при комнатной температуре). Я предлагал в конце представления выкатывать все это на сцену и под фанфары открывать занавеску, выпуская в публику мух.
Как бы то ни было, репетировали мы там каждый день. Однажды вошли трое морпехов в полном парадном обмундировании. Они сидели в первом ряду и ни слова не говорили. Я поздоровался и, разумеется, предложил им с нами сыграть.
Я спросил, знают ли они какие-нибудь песни. Один сказал, да, они знают «Дом восходящего солнца» и «Все должны убиться». Я сказал: «Прекрасно! Хотите с нами сегодня спеть, парни? Мы бы С ВОСТОРГОМ попели с морскими пехотинцами». Они сказали, да, хотят.
Я предложил: «Сходите напротив, в "Оловянного ангелочка", выпейте и возвращайтесь, когда начнется представление».
Когда они вернулись, я вывел их на сцену — хотя заниматься подобными вещами в парадной форме им наверняка запрещено — и заставил петь «Все должны убиться». К тому времени они уже были пьяны в стельку, и посему я подсказал им такую идею: «Не хотите ли продемонстрировать, публике, чем зарабатываете?»
Я вручил им большую детскую куклу и сказал: «Предположим на минутку, что эта малютка — ваш узкоглазый враг». Под нашу музыку они принялись потрошить куклу. Это было жуткое зрелище. Когда все было кончено, я их поблагодарил и под негромкий аккомпанемент показал публике изуродованные кукольные останки. Никто не смеялся.
В другой раз с нами играл Джими Хендрикс. Я прежде его не знал и не помню, как мы познакомились, — не исключено, что в «Оловянном ангелочке». Через несколько дней он зашел к нам в квартирку на Чарлз-стрит со своим другом, барабанщиком Бадди Майлзом. На Джими были зеленые бархатные штаны, сплошь разукрашенные, — они с Бадди собирались в гости. (Бадди только и сказал: «Привет, Фрэнк», — после чего сел, откинулся на спинку дивана и захрапел.) Они пробыли у нас часа полтора. Бадди успел хорошенько выспаться, а Джими, демонстрируя танцевальное па, разорвал в промежности брюки. Гейл их зашила. Когда настало время уходить, Джими сказал: «Пошли, Бадди». Храп затих, и они удалились.
Однажды я направлялся завтракать в «Оловянного ангелочка», и ко мне подошел парень в костюме из оленьей кожи — в июле — с жиденькой черной бородкой и всклокоченными волосами. Он сказал: «Я хочу играть в вашем бэнде».