В известной мере тем же занимался и Алан Зейвод, наш клавишник 1984 года, — концовку его сольной партии все звали «Вулканом». Нажав педаль, он неистово колотил по клавишам, выходила немыслимая какофония, а потом все триумфально заканчивалось. Действовало безотказно, только над ним в итоге стала потешаться вся группа. На самом-то деле Алан — великолепный пианист (и кинокомпозитор). Возможно, он просто решил, поскольку работал в рок-группе, будто лишь такое соло годится, чтобы произвести неизгладимое впечатление на весь бескрайний материк.
Особенно бесят меня музыканты, которые выходят на сцену настраивать аппаратуру и, желая привлечь к себе внимание, пока возятся с усилителем, без всякого аккомпанемента выдают вдруг «кусочек соло».
В Норвегии мы несколько раз выступали в зале «Драммин-схоллен», или, как называют его ветераны группы, «Драм-мин-драммин-драммин-драммин-холлин-холлин-холлин-хол-лин». Последний раз мы там играли осенью 1984 года.
За несколько месяцев до того концерта Айк употребил в разговоре словечко «влэ», означающее примерно «молофью». Не знаю, сам придумал или где услышал. Так или иначе, в тот вечер на сцене «влэ» оказалось «волшебным словом».
Когда мы возвращались на бис, Айк выбежал первым и, опустившись на колени перед усилителем, принялся на босяцкий манер выделывать «уи-уи-уи-уи» в духе Джими Хендрикса. Выйдя на сцену и увидев этот акт кромешного отчаяния, я сказал: «Влэ!» — и Айк сразу все понял. (Перевод: «Я же вижу, доктор Уиллис. Что за манера — дрочить на собственный усилок!»)
То, что академики считают «юмором» в музыке, как правило, сродни «Веселым проказам Тиля Уленшпигеля» (помните, на уроках «восприятия музыки» объясняли, что ми-бемольный кларнет говорит «ха-ха-ха!»?). Уверяю вас, народ, можно добиться гораздо большего.
Я уже где-то говорил, что «тембр господствует…» — где господствует? Прежде всего, он господствует в «области юмора». Стоит вам услышать, как труба с сурдиной «Хармон» издает «фуа-да-фуа-да-фуа-да», как вы замечаете «нечто» — «юмористическое нечто». (Никакого специального названия для этого «нечто» не существует, поскольку стипендию на изучение подобных вещей еще никто не учредил.)
Таким же образом нижний регистр бас-саксофона — источник иного «ЮН» (Юмористического Нечто)… Ну а что до нашего старого приятеля Тромбона, то этот выразительный, изящный механизм наверняка снабжен встроенным источником «ЮН».
Я вывел «формулу», раскрывающую (мне, по крайней мере) суть всех этих тембров, так что, делая аранжировку и имея доступ к нужным инструментальным ресурсам, я могу сводить воедино звуки, говорящие больше, чем тексты песен, в особенности американским слушателям, воспитанным на штампах, которые действуют на подсознание и формируют окружающую человека действительность от колыбели до лифта.
На репетициях мы хохочем до слез — настолько идиотичен порой материал. Строя аранжировку, я при каждом удобном случае пихаю туда какой-нибудь блок, а поскольку на гастролях мы ежедневно репетируем по два часа, аранжировки порой неожиданно меняются по мотивам последних новостей или автобусного фольклора.
На предгастрольных репетициях музыканты ансамбля вписывают эти «дополнения» рядом с «настоящими нотами», так что, разучив наконец всю программу, они знают не только песню в первоначальном виде, но и наложения — подвижную сетку, которая служит основой непрерывно видоизменяющегося коллажа босяцкой американской культуры.
Этой стороной моей музыкальной жизни я обязан Спайку Джоунзу.
Ныне большинство моих композиций пишутся и исполняются с помощью машины — музыкального компьютера, который называется синклавир. Он позволяет мне создавать и записывать музыку, которую не под силу (или попросту скучно) исполнять простому смертному..
Говоря «скучно», я имею в виду, что в большинстве композиций кому-то приходится играть на втором плане. Если вы когда-нибудь играли в группе или что-нибудь знаете о музыкантах, вам понятно: ни один не любит играть фоновую роль. От этого мысли разбредаются.
Современная музыка нередко включает в себя басовое остинато или сходные циклические фигуры, и если они играются неубедительно, с ошибками, то все остальное на их фоне звучит впустую. Чтобы не свихнулись музыканты, не способные сосредоточиться при исполнении аккомпаниаторских обязанностей, включается машина, которая может бодро играть остинато до посинения (разве что никогда не посинеет).
В синклавир закладывается все, что взбредет в голову. Например, с его помощью я записываю целые блоки сложных ритмических фигур, безошибочно исполняемых группой инструментов. Имея под рукой синклавир, любой группе воображаемых инструментов можно поручить самые трудные пассажи, и «человечки внутри машины» неизменно исполняют их с точностью до миллисекунды.
Синклавир позволяет композитору не только добиваться четкого исполнения вещи, но и совершенствовать ее — композитор становится сам себе дирижером и может контролировать динамики и прочие параметры. Донести до публики замысел в чистом видело есть музыку, а не личные проблемы группы музыкантов, которым глубоко плевать на композицию.
Разумеется, с живыми музыкантами можно делать вещи, которых не сделаешь с синклавиром и наоборот. Я считаю, это просто разные средства выражения.
Некоторые вещи, подвластные живым музыкантам и неподвластные машине, хороши, некоторые плохи. Например, живые музыканты могут импровизировать. Они отдаются мгновению и играют выразительнее машины. (Машинное исполнение не лишено выразительности, но чтобы приблизиться к той экспрессии, какой я моментально могу добиться от сыгранной живой группы, приходится вбивать в машину кучу цифр.)
Однако музыканты обычно ленивы, нередко болеют и пропускают репетиции. Короче, делают то же самое, что другие люди на нормальной работе. Трудись они хоть на шнурочной фабрике — то же самое. На концерте все до предела сжато, ибо работать приходится в течение одного-единственного, реального двухчасового отрезка времени.
Машины не пьют и не жрут наркотики, их никто не выселяет за неуплату, и в «непредвиденных случаях» их семьи не нужно никуда перевозить. С другой стороны, ни одной машине не вздумается в самом «неподходящем» месте песни насмешить народ (одно из основных занятий Айка Уиллиса), брякнув что-нибудь вроде «Мы — Беатриче». Должен признаться, несмотря на бред собачий и неизбежные ошибки, время от времени я почти склоняюсь в пользу «человеческого фактора».
Время от времени слышишь, как кто-нибудь из Союза музыкантов жалуется, что аппараты типа синклавира оставят музыкантов без работы. По-моему, шансов нет. Пока еще очень многие считают, что настоящую музыку могут исполнять только живые люди (во всем кожаном и волосатые).
У других членов союза, похоже, сложилось такое впечатление, будто, «закладывая» игру музыканта в синклавир, вы магическим образом (не смейтесь) высасываете из музыканта музыку, лишая его при этом некого непостижимого благородства и/или возможного заработка.
Музыка исходит не от музыкантов, а от композиторов. Композиторы ее придумывают; музыканты исполняют. Импровизируя, музыкант на эти мгновения превращается в композитора — все остальное время он интерпретатор порожденного композитором музыкального замысла. У композиторов своего союза нет, а Союз музыкантов вечно усложняет им жизнь сплошными юридическими закавыками. Союз музыкантов способствовал возникновению рынка сэмплин-говых машин, но отказывается это признать.
Послушайте радио — многое из того, что звучит, по-вашему, в исполнении Замечательных Рок-Звезд, на самом деле играют машины вроде синклавира. Я знаю группу, чей продюсер привел их в студию на ОДИН ДЕНЬ и записал цифровые сэмплы всех инструментов. Потом ОН скомпоновал песню из звуков этих инструментов — ребята ее так ни разу и не сыграли. За них на их инструментах играла машина. После чего им оставалось прийти разок, спеть под эту музыку и сделать видеоклип.