– Я нахожу, что тебе не подобает пользоваться шотландским диалектом… – Он усмехнулся. Мэри поняла, что он просто дразнит ее. С улыбкой она шлепнула его по руке.
– Ну что ж с того, что я и правда дожидалась тебя. Я побаиваюсь темноты, хотя это и глупо. И недолюбливаю твои занятия, – не сдержавшись, прибавила она.
Не успев еще отломить кусок хлеба, он остановился и кинул на нее предостерегающий взгляд.
– Удалось тебе разговорить их? – спросила она.
Какое-то время он молча смотрел на кусок хлеба у себя в руках.
– Разумеется. Они любят говорить со мной.
– Ну еще бы. Кто же еще станет слушать их россказни о старине?
Он взял кусок сыра, положил его на хлеб и откусил.
Ей бы следовало замолчать. В этом главном их споре он всегда проявлял сдержанность, но она все-таки продолжала приставать к нему. Вот и сейчас она не смогла остановиться.
– Уж если тебе так необходимо слушать их никому не нужные истории, ты мог бы делать это и днем. Это ведь гораздо безопаснее.
Он с нарочитой медлительностью прожевал хлеб с сыром прежде чем ответить.
– Днем бедняки в Шотландии зарабатывают себе на жизнь. Единственно, когда они могут говорить со мной, так это по ночам.
И тут он взорвался. Ударив ладонью по столу, он сказал:
– После битвы при Келладене старые обычаи умирают. Половина всего населения Северной Шотландии эмигрировала, а тысячелетние национальные традиции сметены англичанами и их подлой системой. Не знаю, почему ты этого не понимаешь. С этим невозможно смириться! Мы это обсуждали сотни раз… – он остановился, чтобы перевести дух. – Ну что, для этого ты меня и дожидалась? Чтобы нам опять поссориться и все по тому же поводу?
Он негодовал, и, по совести, она не могла осуждать его за это. Всю жизнь она была с ним рядом, ободряя его, помогая ему, превознося его как самого умного, самого способного. Но вот теперь они с ним разошлись во мнениях, и что она могла поделать? Он проникся болью Шотландии, которую она старалась не замечать. Она просто сменила место жительства, ничего не чувствуя к этой земле. Ему было девятнадцать. Широкоплечий, длинноногий, он был выше ее. Голос его так походил на отцовский, что стоило ей только закрыть глаза, и прошлое вставало перед ней – и в этом-то, собственно, и была вся сложность. Право, ей было не до шотландских легенд.
Мэри справилась с собой, попыталась улыбнуться и похлопала рукой по сиденью стула, стоящего рядом.
– На самом деле, сегодня я дожидалась тебя по другой причине.
– По какой же?
– Я, видишь ли, даже не знаю, с чего и начать. – Мэри сжала ладони и вдруг решилась. – Я еду в Англию.
– В Англию? – На мгновение она увидела в его блестящих глазах жажду приключений. Затем это выражение сменилось озабоченностью.
– Зачем?
Что она должна сказать ему? Как ему это сказать?
– Все это очень непросто, Хэдден. Мне трудно объяснить тебе.
Сомнение было ей обычно несвойственно. Он понял, – за этим что-то кроется, потому что глаза его сузились. Положив хлеб, он взял ее за руку и настороженно спросил.
– Что случилось?
– Этот человек, который приехал вчера… – она не договорила.
– Лорд Уитфилд? – Хэдден сжал ее руку так, что суставы у него побелели. – Он оскорбил тебя?
– Нет! – ужаснувшись его предположению, она снова воскликнула: – Нет, конечно, нет! Леди Валери никогда бы этого не допустила и… Нет! Не смей так думать!
– Тогда что же он тебе сделал?
Она высвободила свою руку и потрясла онемевшими пальцами.
– Ничего! – Ей вдруг захотелось думать, что все как-нибудь уладится само собой.
– Только не говори мне «ничего». Я слишком хорошо тебя знаю. Ты расстроена, и я хочу знать, почему.
Мэри поняла, что ее братец вырос, и с этим ничего не поделаешь. Он стал взрослым, и ей придется рассказать ему всю правду.
– Ты помнишь что-нибудь о той ночи в Фэрчайлд-Мэнор?
– Той ночи? – Хэдден застыл на месте. Они никогда не говорили об этом, – слишком тяжелы были воспоминания. Мэри увидела, что глаза его потемнели от страха.
– Да, – сказал он, – я помню все.
– Значит, ты помнишь, как мы возвращались, зарыв труп? – Ее рука снова оказалась в руке Хэддена. – Во дворе у конюшни нас остановил мужчина.
Он потер ей пальцы, как будто прихваченные морозом.
– Да.
– Это был лорд Уитфилд.
– Боже!
Это была молитва. Хэдден смотрел поверх ее головы на темный прямоугольник окна, где все еще горела свеча.
– Неужели он обвинил во всем тебя? Я всегда считал, что это целиком моя вина. Я так и скажу им, когда они придут…
– Никто не придет, и это не твоя вина! – Теперь настал ее черед успокаивать его. – Как ты можешь так говорить?
– Это я…
– Замолчи! – сказала она твердо. – И никогда так не думай! Это я была так глупа, так несчастна. Я все мечтала, что явится какой-то принц и спасет меня. Господи, как будто бывают на свете принцы. Я только и жила мечтами – это все отец вечно тешил меня сказками, будь он проклят за это. – Она не плакала уже много лет, но сейчас ее словно прорвало – слезы градом лились по лицу.
Хэдден вскочил и, порывшись в карманах, достал платок. Вместе с ним он вытряхнул на стол и остальное их содержимое – какие-то странные камешки с таинственной резьбой на поверхности. Сунув ей платок, он спросил:
– А при чем тут папа?
Мэри утерла слезы. Она немного посидела молча, справляясь с подступающими рыданиями, и начала рассказывать.