И вообще, что за Леночка? Ещё год-другой назад она была обычной соседской девчушкой, прыткой и пучеглазой, похожей на образ с известной шоколадки, и называлась так же: «Алёнка». Красивенькая, да, была как кукляшка: светлокожая при чернявости волос, бровей и глаз, кажется, даже румяная, удивительно большеглазая и белозубая. А нынче, буквально через одно пропущенное лето, приезжает такая томно-бледная дылда под метр восемьдесят и зовётся «Леночка». Звонкий её смех, пусть и не такой заливистый, а наоборот, какой-то нервно-отрывистый, но всё тот же, по-прежнему раздаётся по околотку — только теперь не в яркости утра, не в стоячем дневном зное, когда, съездив подоить корову в стойло (тут тебе те же слепни) и напоив телка, все взрослые лежат на полу вповалку, нипочём такая жара лишь неугомонным деткам… а уже во вкрадчивой вечерней темени-прохладе, когда намаявшиеся старшие заходят в избу и занавешивают шторки, а в оградке под окнами распускаются ночецветные пахучие бутоны, называемые у нас «зарница».
На другой день, чуть свечерело, меня опять забрало – вдохновение – и я продолжал свою повесть (я уж решил, что это будет повесть, и наметил почти уж весь сюжет – то есть события уже к тому моменту произошли):
«Такие встречаются редко. Всегда на высоте! Такое разное в минуты радости, грусти или любовной агрессии лицо, но всегда милое, карие глаза, то смеющиеся, то пылающие, то играющие с ресницами в слёзные капли; пухленькие губки, поблёскивающие естественной розовой сочностью, то застывшие в надменной улыбке, то поджатые для раздумий, то раскрытые для поцелуя… необыкновенно красивые светлые волосы, прямые, распущенные, свободные, выделяющие её из всех других, с подобранными, перекрученными, вечно выпадающими, на которых и смотреть не хочется после её развевающихся, бешеных волос, мягких и упругих, словно мокрых… совсем редкие в деревне стройные длинные ноги, чуть-чуть широкие бёдра, делающие вид сзади совсем вызывающим при любом наряде, кроме дождевого плаща.
Многим Яночка не давала покоя, многие находили её точной Самантой Фокс, даже круче, но для одного она была больше, чем упавшая в наш мир отражением в грязной воде далёкая звезда, она была – любовь, судьба и жизнь».
Закруглив вышеозначенный пассаж, я поставил на новой страничке массивную римскую цифру один:
Но продолжать я не смог, тем более что вечером нет уединения (я пишу обычно ночью, где-то с 12 до 2—3, когда уже упомянутые пресловутые все спят, а я пришёл с улицы и «чифирю»). Всё-таки я не выдержал и зарисовал несколько «видов сзади» (ноги вместе, ноги на ширине плеч, ноги раздвинуты широко, сидя на корточках, сидя на корточках с неестественно раскоряченными ногами), прорисовывалась, естественно, только нижняя – средняя-нижняя – часть фигуры, остальное грубыми линиями уходило в пустоту. Хоть Яна и была одета рукою мастера в бикини (и сразу же – а не потом!), а всё равно я скомкал листы и сжёг их на плите. Вот Пушкин рисовал прямо в рукописи! Я хотел было набросать что-нибудь поприличнее – глаза, взгляд… волосы своей героини, но вовремя вспомнил, что чуть-чуть приукрасил эту деталь… Поймав себя на этом, я побежал опять к Ленке-соседке.
«На второй раз A.Sh. увидел на Леночки её изрезанную совсем малость коттонку (для красаты). A.Sh. в этой связи рассказал об алкаше, 25-летнем сынке хозяйки квартеры, который у нас прозывался Ауар Колчижинал Френд („наш колченогий друг“), как он порезал вены (причём третий надрез делал A.Sh. по евоной просьбе) (не себе). [Ну, это я может и слегка преувеличил.] Предложил Леночки свои услуги по разрезанию курточки (далее) (её), чтоб получилась котомка („Чьто это за хьрень?!“). Она отказалась, но A.Sh. настаивал и пытался снять, чтоб не резать на живом. В процессе сего A.Sh. заметил классные натянутые легенцы [да, такая вот транскрипция, да ещё с деревенским „г“! ] на ножках и решил совместить приятное с полезным, захотев стянуть и разрезать и их… на крики прибежала матря с палкой (оказывается, она наблюдала всё (зло) действо [честное девство!] из окна – было ещё не столь темно – и выбежала только из-за легенцев). Больше A.Sh. её не знал. Не продолжить дело Колчижинала! Ыднака пугвыцу всё же сорвал…»
Тоже мне малахольный, как огурец малосольный! — едва сам себе признал плагиат: как недавно Гонилой с Ромуськом П. – вот уж с кем ненавижу, что водит «дружбу»! — тянули её описать из-под колонки — те же самые леггинсы — такое только Сибабе впору!..