Я тоже мялся: зайти-то охота, тем более Яна. Тут выскочил из хатки Гонилой, пьяный. Раскачиваясь в разные стороны, растопыривая крылья как самолёт, он налетел на меня и – со всего размаху заехал мне кулачищем по скуле. Мисягина, Джилли и даже отчасти и Яна стали его «унимать» (в кавычках потому, что он, конечно, симулировал и пьянство, и буйство). Я вдруг негромко, но твёрдо сказал «убью» и медленно, но верно вытащил из земли подпиравший стенку хатки железный телячий кол. Мои глаза нечаянно налетели на расширенные карие яблочки Яны: в них читался смертный ужас…
«И тебя», – еле сказал я, сам не ожидая этого. Яна сморщила лицо, как ребёнок, ждущий, бедненький, что его сейчас хлопнут по лицу.
Мать сильно постарела, поседела, выплакала глаза.
На улице была непроходимая грязь.
Мать, одетая в старую фуфайку и резиновые сапоги, развешивала у дома бельё. Вдруг – шаги по грязи, резко кто-то ступает – брызги летят, сын так ходит.
Да не один – с девчонкой на руках!
Мать так и обмерла.
– Славик!
А Слаем звала его супруга.
[Здесь кончается «Настоящая любовь», и мы, дабы не нарушать сложившуюся композицию, будем давать под видом «Настоящей любви» отрывочек из романа «Полночь-2», который я пытался писать в 94 году как продолжение бестселлера «Полночь» Д. Кунца.]
«И тебя», – еле сказал я…
Высунулся Кай.
– А тебя я щас убью! – заорал я и кинулся к нему. К счастью, я сам уже вовсю смеялся над своей последней репликой и уже не стал бы никого убивать, но твёрдо решил отдубасить…
Меня хватала Джилли, умоляла Ленка и оттаскивали братец и Перекус.
Мы уж было ушли, как прибежала Маринка, жена Яхи (они с ней жили прямо по соседству с Замом, у них и был колодец, кстати).
– Зам, глянь, чё творит: с избы верх снимает! Пришёл от вас поддатый, обиженный: они, говорит, меня не любят и не уважают. Включил видак, потом говорит: Звёздочка как моя? Я говорю: да болеет она, сам же знаешь. А он пошёл во двор и приходит прям с кобылой. Иди, говорит, Звёздочка, видак посмотрим. Ну и ну, говорит – и тянет. Я и так и сяк, а он говорит: убью. И завёл!
Яна вдруг испустила истерический издевательский хохоток. А жена Яхи заплакала.
Скотт лежал на кровати в своей комнате. Он всё чаще не утруждал себя раздеванием – спал в одежде. Ноги его удобно устроились на спинке кровати. Любимые чёрные джинсы не позволяли видеть их в темноте.
– Я говорю: ребёнок же тут. А он: на х…, говорит, он нужён, я его выкину, и хватает… Спасибо, мать быстро пришла и забрала Илюшку – он нас всех вытолкнул на улицу, прямо в грязь, а потом стал всё выбрасывать из двери на дорогу – вон, глянь, подушка валяется, а в оградке кастрюля… Сам закрылся и, с лошадью обнявшись, на диване лежит…
Все удыхали. Мне было не особо весело, я побрёл домой, вспоминая Калигулу…
На другой день скула болела невыносимо, даже припухла. Я поехал фотографироваться на паспорт (давно уж надо было его получить) – в таком виде я и изображён… Но это, можно сказать, только цветочки…
Часть третья. «Час „Икс“»
Во тьме.
Кассета кончилась. Скотт перевернул её другой стороной и снова включил плеер. На полу, словно коврики, сделанные из фольги, лежали квадраты лунного света. Табло электронных часов еле-еле освещало комнату зеленоватым светом.
Скотт посмотрел на часы. Четыре квадратных нуля. В другой комнате пробили часы.
Полночь.
…Подъехала белая «Волга», за ней чёрная… Камера тряслась… Вдруг очень крупно появились серые колья оградки, потом камера взметнулась в небо – оно было свинцово-серое, угнетающе-мрачное… Потом показалось колесо, дверца… Дверца раскрылась, и в перемешанную гусиными лапками грязь вылезло белое кружевное платье, кто-то подошёл в сапогах и поднял невесту на руки… Это был Кай.
Плеер выключился. Кончилась вторая сторона кассеты. Значит, уже поздно. Скотт захотел спать.
Заснул.
Проснулся минуты через три.
Он уже не принадлежал себе. Он как бы видел всё во сне, он не мог иметь своего мнения… Он выполнял программу. Движения его напоминали движения робота.