— Мне кажется, у меня депрессия, — наконец заявила я Корделии.
— У тебя линька, — мягко сказала она.
— Я хочу умереть, — упорствовала я.
— Ты внутри своего кокона, — увещевала Корделия.
— Я не могу пошевелить ни руками, ни ногами, — продолжала я.
— Так и бывает в коконе, — сказала она. — Конечности не двигаются.
А потом в одно прекрасное утро я открыла глаза, и передо мной в лучах солнечного света плясали пылинки, и я поняла, что все прошло. Линька, я имею в виду. Я выбралась из постели и приняла душ. Потом надела кроссовки и отправилась на пробежку. Потом позвонила в агентство по найму. Женщина, с которой я встретилась, знала меня по моей колонке и быстро нашла мне непыльную работенку, во всяком случае в мире временного найма. Мне предстояло работать редактором в рекламном агентстве вместо сотрудницы, которая ушла в декретный отпуск («Тройня. В сорок лет, — сообщила дама из агентства по найму, когда позвонила мне. — Гормональные таблетки, что ли?»). Я очень коротко постриглась, что, как выяснилось, было ошибкой, но я также случайно сбросила семь фунтов, так что получилась ничья.
Первая квартира, которую я осмотрела, находилась в нескольких кварталах от жилища Корделии. Она была дешевой и крошечной и, на мой взгляд, прекрасной. В невероятно огромные окна вливался свет послеполуденного солнца, и располагалась она достаточно высоко, чтобы я, подобно Мэри Поппинс, могла обозревать крыши, дымовые трубы и макушки по-настоящему высоких деревьев. В этот день в поисках квартиры компанию мне составила Нина Пибл, и пока я в восторге замирала перед окнами, она сморщила носик при виде плитки цвета авокадо в ванной комнате и двух крошечных платяных шкафов и сказала:
— Ты не можешь жить на виду, Алисон.
В общем, я подумала немного и решила, что смогу. Так что теперь я жила на виду.
У меня начало зарождаться это чувство, великолепное чувство, что перед вами заново открывается мир, когда вы замечаете объявление об уроках итальянского, приклеенное к фонарному столбу. Вы отрываете маленький клочок с номером телефона и прячете его в свой бумажник. Наткнувшись на него неделю спустя и поддавшись минутному порыву, звоните по нему, и все заканчивается тем, что каждую среду вечером вы оказываетесь в обществе шестерых незнакомцев в задней части кафе, а вас натаскивает Алессандро, который носит кожаные штаны и величает вас «принцессой», оставаясь с вами наедине после занятий. Вы знаете, о каком чувстве я говорю. Существование, которое сморщилось до ежедневных и предсказуемых пропорций, внезапно наполняется жизнью. Я купила себе кружевной бюстгальтер и туристические башмаки. В уборной у меня пылился Китс, и я решила, что наконец настало время заняться Прустом. Я сосредоточенно изучала раздел путешествий и экскурсий в воскресной «Таймс» с настойчивостью человека, который верит, что теперь все и везде возможно. Я ходила в оперу, записалась на занятия йогой и научилась готовить шоколадное суфле.
У меня еще не появилось особенное чувство, чувство, что мне кто-то небезразличен. Мне это никогда не удавалось. Я имею в виду вот что: я делаю что-то, когда встречаюсь с кем-либо — хожу по магазинам, готовлю, езжу на экскурсии и читаю книги — но почему-то мне трудно заставить себя заниматься всем этим. Ведь в любой момент моя жизнь может оказаться совершенно другой, не такой, какой была еще минуту назад. В этом и заключается проблема. Это одна из основных проблем в моей жизни. Я уверена, что есть причина тому, что моя жизнь сосредотачивается вокруг определенного человека, — и я уже начала было разрабатывать соответствующую теорию, но потом бросила. И решила просто бороться с этим. Перестать сжиматься. Начать разворачиваться во всю ширь, чего бы это ни стоило.
Спустя несколько месяцев после того как я переехала в свою новую квартиру, произошло неожиданное событие. Я помню, что еще подумала: что же это такое — окончание истории или ее начало? Был вечер воскресного дня, и я рылась на полках в книжном магазине на Честнат-стрит, выискивая путеводитель. Позади себя я услышала голос.
— Алисон?
Я обернулась. Это был Генри.
— Привет, — сказала я.
Он подался вперед и неловко поцеловал меня в щеку.
— Как у тебя дела? — спросил Генри.
— Все нормально, — ответила я. — Как ты?
— Торчу здесь, — сказал он.