— Вполне, — ответил я, начиная чувствовать раздражение. — И что я, по-вашему, должен сделать, чтобы доказать это? Помахать перед вами дипломом? Или повесить на шею медную дощечку с часами приема?
— Ну ладно, ладно, молодой человек! — Посмеиваясь, она похлопала меня по руке, потом повернулась к девушке. — Как вас зовут, дорогая?
— Елена. — Мы едва услышали, так тих был ее голос: ее смущение было поистине мучительным.
— Елена? Прелестное имя! — И в самом деле, то, как пожилая женщина произнесла его, придало ему какую-то особую прелесть. — Вы не англичанка? И не американка?
— Я из Германии, мадам.
— Не называйте меня «мадам». Знаете, вы прекрасно говорите по-английски. Так, значит, из Германии. Случайно не из Баварии?
— Да. — Довольно обычное лицо ее преобразилось, засияв улыбкой, и я мысленно поздравил старую даму с успехом, с каким ей удалось так легко отвлечь девушку от мыслей о ее бедственном положении. — Из Мюнхена. Может быть, знаете такой?
— Как свою ладонь, — спокойно ответила та. — Вы еще очень молоды, не правда ли?
— Мне семнадцать.
— Семнадцать! — Ностальгический вздох. — Ах, милая моя, я помню, когда мне было семнадцать лет! Тогда еще не было никаких трансатлантических лайнеров, это уж точно.
— Фактически братья Райт еще не поднимались в воздух, — буркнул я. Ее лицо действительно было мне знакомо, и мне стало досадно, что я сразу не вспомнил, скорее, не узнал ее. Видимо, это произошло по той причине, что ее привычное окружение совершенно не ассоциировалось с этим мрачным, насквозь промерзшим миром.
— Обижаете, молодой человек? — спросила она, но на лице ее не было выражения обиды.
— Не представляю себе, чтобы кто-нибудь захотел вас обидеть. Мир был у ваших ног уже во времена Эдуарда, мисс Ле Гард.
— Значит, вы меня узнали? — Она была искренне польщена.
— Трудно найти человека, который бы не узнал Мари Ле Гард. Или бы не знал вашего имени. — Я кивнул в сторону молодой девушки. — Смотрите, Елена тоже вас знает.
Действительно, по выражению благоговейного восхищения на лице молодой девушки из Германии было видно, что это имя ей тоже знакомо. Двадцать лет — королева мюзик-холла, тридцать — королева музыкальной комедии, любимая всеми, кто ее знал, не столько за талант, сколько за врожденную доброту и благожелательность, за полдюжины приютов для сирот в Британии и в Европе, которые она содержала. Мари Ле Гард была поистине одной из интернациональных фигур в артистическом мире.
— Да, да, я вижу, вы знаете мое имя. — Мари Ле Гард улыбнулась мне. — Но как вы меня узнали?
— Естественно по вашей фотографии. Я видел ее в «Лайфе» на прошлой неделе, мисс Ле Гард.
— Для друзей я просто Мари.
— Но я же вас не знаю, — возразил я.
— Я заплатила целое состояние, чтобы они отретушировали эту фотографию и сделали ее хотя бы презентабельной,— сказала она.— Это — превосходная фотография, тем более что она весьма мало похожа на то лицо, которое в действительности я вынуждена признать своим. Поэтому всякий, кто отождествляет меня с этой фотографией, мой друг до конца дней. Кроме того, — с улыбкой продолжала она, — я питаю самые дружеские чувства к тем, кто спас мне жизнь.
Я ничего не ответил, так как в этот момент все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы поскорей закончить перевязку: Елена уже вся посинела от холода и не могла унять дрожи. Тем не менее она безропотно перенесла всю процедуру и благодарно улыбнулась мне, когда я закончил. Мари Ле Гард одобрительно посмотрела на повязку, наложенную мной.
— Теперь я убедилась, что вы действительно усвоили кое-что из своего ремесла, доктор... доктор...
— Мейсон. Питер Мейсон. Для друзей просто Питер.
— Ну, значит, Питер. А теперь, Елена, одевайтесь. Быстро, быстро!
Через пятнадцать минут мы были уже у нашего домика. Джекстроу отправился распрячь собак и крепко привязать их, а Джесс и я помогли обеим женщинам спуститься через люк по оледеневшей лестнице. Но как только мы сошли вниз, я забыл и о Мари Ле Гард, и о Елене. Не веря своим глазам, я смотрел на открывшуюся передо мной картину. Я смутно сознавал, что рядом со мной Джесс, на лице которого выражение гнева и изумления медленно сменяется выражением невольного ужаса, ибо то, что мы увидели, хотя и касалось нас всех, но больше всего касалось именно Джесса.
Раненый радист по-прежнему лежал там, где мы его оставили, тут же были и все остальные, стоя неровным полукругом у его койки и слева от плиты. А в центре лежал вверх дном, врезавшись углом в деревянный пол, наш большой металлический радиоприемник и передатчик, наш РКА — единственный источник контакта с внешним миром, единственное средство призвать на помощь в случае беды. Я почти не разбирался в радиотехнике, но тут понял с леденящей душу ясностью, как и все остальные, стоявшие словно завороженные полукругом, что наш передатчик приведен в полную негодность.