Почему вы не дали мне осмотреть вас вчера? — холодно спросил я.
— Я... я не хотела вас беспокоить, — заикаясь, ответила она.
«Она не хотела меня беспокоить! — угрюмо подумал я. — Не хотела себя выдать, так будет точнее». Я вновь представил себе буфетную, где мы ее нашли, и теперь был почти уверен, что смогу добыть нужные мне доказательства. Почти, но не совсем. Придется еще раз пойти туда и проверить.
— Что? Очень плохо? — Она повернула голову, пытаясь разглядеть, что с ее спиной, и я увидел, что ее темные глаза полны слез, наверное от боли, так как я уже обильно смазывал спину дезинфектантом.
— Во всяком случае, хорошего мало, — ответил я. — Как это произошло?
— Не имею ни малейшего понятия, доктор Мейсон, — беспомощно ответила она.
— Возможно, нам совместно удастся это выяснить/
— Выяснить? Зачем? Какое это имеет значение?— Она устало покачала головой.— Ничего не понимаю! Что я сделала плохого, доктор Мейсон?
Великолепно! Просто великолепно! Как мне хотелось в эту минуту ударить ее!
— Ничего, мисс Росс. Совершенно ничего... — Когда я облачился в парку, рукавицы, надел защитные очки и маску, она была уже полностью одета, и, поднимаясь по лестнице к люку и выбираясь наружу, я чувствовал на себе ее пристальный взгляд.
Густой снег вихрем проносился в бледном луче моего фонаря. Казалось, что снежинки исчезают, как только успеют коснуться земли, но на самом деле они уносились вдаль по обледенелой поверхности. Ветер дул в спину, бамбуковые указатели тянулись по прямой линии, попадая в луч моего фонаря сразу по два.
Я добрался до самолета всего минут за пять или шесть. Подпрыгнул, вцепился в раму ветрового стекла, с усилием подтянулся и влез в кабину управления. Минуту спустя я уже был в буфетной и освещал ее фонариком. Я увидел большой холодильник с привинченным к нему маленьким столиком, а подальше, под иллюминатором, закрепленный на петлях ящик, то ли обогревающее устройство, то ли раковину. Уточнять я не стал, так как это меня не интересовало. Внимание мое сосредоточилось на передней переборке, которую я тщательно обследовал. Она почти вся была усеяна дверцами небольших вмонтированных в стену ящичков, вероятно, контейнеров с продуктами, но нигде не было ни одного металлического выступа и вообще ничего, что могло бы явиться причиной раны стюардессы. Ведь если бы она была здесь в момент аварии, ее бы отбросило к стене. Вывод напрашивал-ся сам собой: в момент аварии она находилась где-то в другом месте. Я не без досады вспомнил, что, когда мы впервые нашли ее распростертой на полу, даже не поинтересовался, в сознании она или нет.
То, что искал, я нашел почти сразу же в проходе, ведущем в радиорубку: я почти наверняка знал, куда направить свои поиски. Верхний левый угол на корпусе радиоприемника был поврежден, и тонкий лист металла был отогнут наружу почти на полдюйма. Не нужно было ни микроскопа, ни помощи специалиста, чтобы обнаружить и объяснить темное пятнышко и несколько нитей темно-синей материи, прилипших в этом месте к корпусу разбитого радиоприемника. Я заглянул внутрь корпуса и теперь, когда я мог не спеша осмотреть его, понял, что он был основательно приведен в полную негодность. В металлическом остове мертвого самолета было дьявольски холодно, и мой мозг словно оцепенел. Но далее находясь в таком состоянии, я сознавал, что вряд ли ошибаюсь относительно того, что здесь произошло. Теперь я понимал, почему второй пилот не мог послать сигналы бедствия. Понимал, почему он был вынужден посылать на базу регулярные сообщения о том, что самолет идет по курсу, соблюдая расчетное время. У бедняги не было выбора: рядом сидела стюардесса, наставив на него пистолет. Наверняка это был пистолет. И ничего утешительного не было в том, что катастрофа застигла ее врасплох!
Пистолет! Медленно, ой как медленно! От этой медлительности можно было прийти в ярость: мысли в моем мозгу начали постепенно проясняться. Кто бы ни посадил этот самолет, да еще с таким искусством и самообладанием, учитывая слепящую пургу и кромешную тьму прошедшей ночи, это в любом случае был не мертвец, а живой человек. Я выпрямился, прошел в кабину управления и направил свой фонарик на мертвого пилота. Когда я в ту ночь увидел его впервые, мне показалось, что на нем нет никаких следов насилия. Не знаю, что теперь заставило меня приподнять край его обледенелого форменного кителя. Я обнаружил почерневшую по краям от пороха пулевую рану в области позвоночника. Я ожидал этого и, как ни странно, был почти уверен, что найду рану именно в этом месте. Тем не менее у меня сразу пересохло во рту, как будто я не пил уже много дней, и я почувствовал, как сильно забилось у меня сердце.