Жирмунский был вынужден остановиться в английской семье, остаться в «мире белых», как ни печалью это было. И в результате он, при всей своей добросовестности, упустил некоторые детали, которые понял бы совершенно иначе, имей в качестве проводника по Бирме местного жителя. Характерно, например, что, подробно описывая бирманские пагоды, рассказывая о религии и архитектуре бирманцев, Жирмунский подмечает: «Бирманцы настолько веротерпимы, что допускают белых в свои храмы, даже в обуви, в то время как сами всегда ходят босые». А ведь как раз в эти дни Бирма бурлила, оживленно обсуждая именно «башмачный вопрос»: то, что европейцы входят в бирманские пагоды не снимая обуви, оскорбляло бирманцев, было для них лишним напоминанием об их рабском состоянии. Пройдет несколько лет, бирманцы добьются отмены этой позорной привилегии для европейцев, и это будет один из первых побед национально-освободительного движения в Бирме.
Но, вернее всего, эта буря не затрагивала спокойной глади чиновничьего дома, где жил Жирмунский. Английский колониальный мирок в Бирме к этому времени уже установился, оброс традициями, замкнулся в себе, а национальная борьба была еще приглушена и не видна приезжему, не имевшему ни знакомых, ни связей, ни специальных знаний, позволяющих свободно общаться с бирманцами. И русский геолог, столь ярко и подробно рассказывающий об архитектуре и религии, о скульптурах и художниках, о природе Бирмы, становится лишь посторонним наблюдателем, когда сталкивается с социальной действительностью. Тем не менее видит он значительно больше, чем привыкший к порядкам колониальной империи англичанин. «Поезд, — пишет Жирманский, вторя де-Воллану и Вяземскому, — как обычно содержит великолепные вагоны 1 и 2 класса для англичан и грязные, решетчатые, маленькие вагоны для туземцев, к тому же битком набивающих их». Дискриминация, скрытая в других местах, но очевидная на железной дороге, сразу бросалась в глаза русским путешественникам. Она была дика для их глаза, она напоминала о том, что бирманцы низведены на положение людей второго сорта». И, несмотря на определенную «идеологическую обработку» гостя, которую провели его английские хозяева, Жирмунский после путешествия по Бирме смог сказать с уверенностью: «Теперь же, — увы! эти богатства высасываются англичанами, отправляющими их к себе на родину. Англия освободила бирманский народ от исключительной тирании ее царей (о тирании Тибо Жирмунский, конечно же, слышал от англичан. — Авт.), но зато прильнула к самому сердцу Бирмы и пьет ее кровь».
Жирмунскому удалось побывать в бирманских джунглях и даже отправиться на охоту с местным торговцем шкурами диких зверей. Он оставил нам единственное, пожалуй, в русской литературе описание бирманского леса и животного мира. Затем путешествие привело геолога в мертвый город Сагайн — бывшую столицу Бирмы, оставленную жителями (современный город того же названия построен несколько в стороне от руин столицы).
«Дальше, дальше, в глубь страны…»
Поезд останавливается на маленьких станциях, Жирмунский выходит на тихие перроны, над которыми нависают кроны манговых деревьев, бродит по улицам бирманских городков и деревень и старается понять, разобраться и передать будущему читателю все очарование и полноту бирманской жизни. И опять — как только Жирмунский описывает то, что видел, и делает обобщения и заключения именно на основе этого, его наблюдения и выводы интересны и даже сегодня не потеряли своего значения. Но порой вдруг слышишь голос англичанина, разъясняющий этому наивному русскому, что к чему.
«У этой женщины было белое лицо — совершенно белое, точно маска клоуна. Это объясняется привычкой бирманок употреблять едкую пудру таннака из тертого сандалового дерева, обладающую сильным и приятным ароматом, но сильно портящую кожу на лице». Конечно, относительно пудры просветила его англичанка. Не могла же она признать, что пудра таннака, столь некрасиво для ее европейского глаза ложащаяся толстым слоем на лица бирманок, на самом деле смягчает кожу и уничтожает морщины — лица даже пожилых бирманок гладкие, молодые.
Англичане рассказывали Жирмунскому и о покорении Бирмы. Если бы он побывал в ней вместе с де-Волланом, он, конечно бы, скептически встретил рассказ такого рода: «Вместо того чтобы отстаивать свою независимость, бирманцы, наоборот, радушно встретили английские войска, давали им приют в монастырях и поставляли необходимое продовольствие. Объясняется это тем, что простой народ в Бирме исстари строго соблюдает заповеди Будды, который запрещает убивать людей, вести войны и вообще обижать иностранцев, а придворные круги были заняты в это время распрями из-за порядка престолонаследия».
Но чем дольше путешествует Жирмунский по Бирме (а он пробыл там долго и объехал многие города, стараясь как можно больше узнать о жизни страны), тем реже он берет на веру рассказы англичан, тем теплее он относится к бирманцам, тем более восхищается он красотой бирманского искусства, преклоняется перед замечательным прошлым страны и душой ее народа. Он случайно попадает на праздник в монастыре среди развалин другой древней столицы — Амарапуры. И уходя с праздника, не может удержаться от восклицания: «Щедрости и великодушию бирманцев нет пределов».
Специальные главы в книге Жирмунского посвящены бирманскому театру, который произвел на него большое впечатление. Он подробно рассказывает о представлениях, на которых побывал, сравнивает театр в Бирме с китайским и находит образные выразительные слова для того, чтобы передать свои впечатления. «Здесь были хорошо. Беспрерывным потоком, все удалее, все беззаботнее лилась веселая песня; вот мелкие барабанчики и флейты перекликаются на разные лады, точно птицы в лесу, потом дружно начинают подъем, экстатически завершаемый гонгами и большими барабанами… Весело смотреть на бирманцев во время представления…»
Много рассказывает Жирмунский и о положении женщины в Бирме. И это понятно: ведь Жирмунский был первым русским путешественником, который приехал в Бирму с целью изучить ее в комплексе и жил там, не ограничивая себя какой-нибудь одной темой, а более детально описывая те стороны бирманской жизни, которые произвели на него наибольшее впечатление. К их числу относится и вопрос об особенном, почти уникальном в Азии положении женщин в этой стране.
Еще де-Воллан приводил слова недовольного бирманцами индуса о том, что бирманская женщина осмеливается есть с мужем из одной чашки. Жирмунский не пожалел времени, чтобы составить как можно более полное представление о роли женщины в бирманском обществе; наблюдения и сведения, сообщаемые им, и основном точны и представляют большую историческую и этнографическую ценность. Он сообщает и о том, что бирманский закон не признает правовых различий между мужчиной и женщиной, и о том, что «по отношению к женитьбе, наследству, частной собственности, а также в уголовных и бракоразводных делах обе стороны считаются совершенно равными». Данные, почерпнутые в литературе и из расспросов, он дополняет своими собственными наблюдениями. И как бы опасаясь, что ревнители подчиненного положения женщины на родине, в России, с опаской примут гимн эмансипации, звучащий в его записках, он отвечает на возможные возражения: «Лишена ли бирманка той тонкой женственности, в погоне за которой наши антифеминисты готовы бросить женщину в темницу духовного рабства? Безусловно, бирманка не то тепличное растение… рассыпающееся от неосторожного прикосновения. Каждая бирманка богата жизненным опытом, вполне самостоятельна, имеет собственную инициативу… в то же время в бирманке… нельзя отрицать бесспорного тонкого изящества».