Здесь Жирмунский покинул чисто бирманскую почву — Россия, откуда он приехал, была в этом отношении далеко не идеальной страной. Рассуждая о Бирме, он не мог забывать о своей родине, где женщины были лишены многих прав. И так уж получилось, что последняя глава нашей книги начнется именно с этой проблемы, с положения женщины в России.
Покидая Бирму, Жирмунский не скрывал любви к ее народу. И последние слова его как бы подытоживают все, что написал и сказал он за недели, проведенные там: «Стесненное положение Бирмы среди Сиама, Китая и Индии под игом англичан наложило сильную печать на ее быт. Но в чувстве бирманец… остался свободным… Бирманец не признает никаких стеснения. «Легко прийти, легко и уйти» — его любимая поговорка. Он делает лишь то, что считает сам необходимым, убежден, что каждый поступает так же, и потому он когда не вмешивается в посторонние занятия. Но, если вы к нему обратитесь за помощью, он проявляет необычайное гостеприимство, готов отдать все, что имеет. Поэтому нигде странник не чувствует себя так хорошо, как в Бирме».
4
Александр Жирмунский был последним русским путешественником, заставшим «классическую» колониальную Бирму. Надвигалась первая мировая война, которая должна была расшатать здание колониализма. Первые бирманские национальные организации, вначале такие робкие и законопослушные, уже перед войной приобрели силу, и путь от «башмачного вопроса» к требованию независимости, который они проделали всего за несколько лет, показался уверенным в непоколебимости своего господства англичанам до удивления коротким. Известие о победе Октябрьской революции в России, добравшись до Бирмы, способствовало зарождению первых ростков социалистического учения. Объединение национально-освободительного движения с социалистической идеологией и стало той силой, которая перевела в новое качество борьбу бирманцев за национальны освобождение и позднее привела его к победе.
Опасность Великой Октябрьской социалистической революции была в должной мере оценена колониальной администрацией. С 1917 года любой путешественник из России становится персоной нон-грата в английских владениях. Он источник заразной и опасной для существующего порядка вещей болезни. Его никак нельзя допускать в отверженный, «туземный» мир, о котором писал Жирмунский.
Но так получилось, что последние русские путешественники, покинувшие Россию еще до начала первой мировой войны, добрались до Бирмы уже в переломный момент. Один из них жил в Бирме перед самой революцией и вернулся оттуда уже после ее победы. Двое других попали туда в 1918 году. И первый и вторые были людьми удивительной судьбы и редкого таланта. Рассказ о них кажется порой приключенческим романом, порой трагедией. Рассказы о них — это повествование о двух одиссеях, начало которых лежит в одной эпохе, завершение — в другой. Это рассказы о людях, уехавших из царской России и вернувшихся в Россию Советскую.
РАССКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ
НАСТОЯЩАЯ РАДУГА
Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту… Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской, прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу…
1
В теином углу маленькой камеры полицейского участка, сидя на корточках, он быстро, наощупь перебирал свои вещи и говорил негромко.
«Это отдайте кому-нибудь, это мне не нужно… А это я возьму с собой в Россию…»
Он говорил по-японски почти без акцента, и офицер все понимал. Офицер возвышался над ним неподвижно, лишь рука с короткой палкой, казалось, жила отдельно от всего тела. Конец палки постукивал по согнутой спине арестованного. Сам начальник полиции Кавамура-сан приказал завершить высылку как можно скорей. Кавамура опасался беспорядков.
Беспорядков не было. Только приходили какие-то молодые люди, приносили в узелках передачи. Но офицер их прогнал.
«Не умрет».
В этот же вечер известный писатель Эгуту Кнеси спеша поспеть к утренней газете, записывал по памяти последнюю речь арестованного. Тот произнес ее на собрании Социалистической лиги: «Говорят: раз исчезают крысы, значит в доме пожар. Но на самом деле крысы потому и покидают дом, что в нем пожар. Говорят: муравьи бегут с плотины — быть наводнению. По потому-то муравьи и бегут с плотины, что началось наводнение. Люди, отставшие от жизни, говорят: социалисты и рабочие бунтуют — значит мир стал плох. А на самом деле потому и бунтуют рабочие и социалисты, что мир плох…»
Василий Ерошенко надеялся, что друзья придут проводить его. Но лишь двое из них — корреспондент газеты «Асахи Симбун» и преподаватель Коммерческой школы — решились прийти на пристань. Да и они повторяли: «Тише! Полицейский услышит! Не возмущайтесь!» Они поддерживали Ерошенко под руки, чтобы он не споткнулся обо что-нибудь. Полицейский, шедший впереди, нес в руках тонкую пачку бумаг — документы Ерошенко и билет третьего класса.
В третьем классе нечем было дышать. Ерошенко казалось, что его засунули в еще не остывшую топку. Может быть, он еще надеялся, что друзья придут на пристань, и потому попросил разрешения выйти на палубу.
Полицейский поднялся за Ерошенко и его спутниками на палубу. На палубе тоже было душно. Третий свисток. Над трубой «Ходзан-мару» поднялся столб пара. Журналист и учитель прощались.
«Стоя у поручней, я до последней минуты надеялся, что кто-нибудь приедет со мной проститься. Но напрасно… Никто так и не приехал… Быть может, они не смогли, а быть может, решили, что не стоит приезжать прощаться… Я сдерживал слезы».
Он знал, что вряд ли когда-нибудь вернется сюда.
«Когда-то Япония казалась мне чужой и далекой. Но после стольких лет, проведенных там, она стала мне почти так же близка, как Россия. И вот сегодня меня выслали из этой страны. Мне пришлось навсегда расстаться, даже не простившись, с друзьями, которые были для меня словно братья».
Полицейский, который должен был сопровождать особо опасного преступника до самого Владивостока, проводил Ерошенко до койки в третьем классе, улегся рядом и тут же заснул.
А Ерошенко не спал. Положение его было из рук вон плохо. В коридоре шумели пьяные голоса, разыскивали какого-то Петю. «Ходзан-мару» была похожа на Ноев ковчег.
Ерошенко попытался вытянуться на короткой койке. Конечно, если бы не было полицейского с документами, может быть, все бы и обошлось. Но полицейский сдаст его с рук на руки в порту. Нет, недаром друзья так бились за его освобождение. Во Владивосток ехать очень опасно.
А ведь еще недавно путешествие во Владивосток было мечтой. Он даже собирался, как закончит дела, отправиться туда на собственные деньги. Но дела все не кончались. То заседание в журнале «Танэмаку хито» («Сеятель»), то учредительное собрание Социалистической лиги, то надо выступать перед студентами. Ведь для многих он — представитель русской революции. И значение его — он отлично отдавал себе в этом отчет — удесятерялось именно оттого, что за неширокой полосой моря шла война за социализм.
И надо же было так случиться, что всего за несколько недель до высылки Ерошенко во Владивостоке произошел белогвардейский переворот. Вести оттуда полны ужасных рассказов о терроре, о семеновцах, каппелевцах, о правительстве Меркулова, о том, что Владивосток становится постепенно японской колонией.
И в том, что его выслали, чудилась иезуитская насмешка. Большевистского агента — а именно так называли его на допросах в полицейском участке после того, как Социалистическая лига была запрещена и ее основатели оказались в тюрьме, — большевистского агента отправляли во Владивосток, попавший в руки к смертельным врагам большевиков. А там уж сами разберутся, что с ним делать.
На пароходе во Владивосток спешили офицеры сбежавшие в Японию от большевиков, спешили купцы заблаговременно переведшие в Токио свои капиталы ехали просто случайные люди, либералы, осевшие в Гонконге, пока не выяснится, чьей же победой кончится гражданская война…