— Он же слепой!
— Правильно. Но он все равно опасный агитатор.
— Слепой?
В голосе пограничника было что-то, что позволило Ерошенко разжать пальцы, непроизвольно вцепившиеся и сиденье.
Может быть, пограничник не любил японцев — мало кто их любил в те дни во Владивостоке, может быть, мысль об опасном большевистском агитаторе никак не вязалась с образом мужчины, сидевшего в салоне. Чиновник заговорил сухо, но не враждебно.
— Каковы причины вашей высылки из Японии?
— Об этом следовало бы спросить японскую полицию.
— Надеюсь, не большевик?
— Кажется, вы социалист?
Чиновник давал Ерошенко возможность уловить разницу в этих двух словах и ответить так, как того хотелось пограничнику.
— Большевизм я пока изучаю.
Ответ был совсем не таким, какого ждал чиновник. Ответ был неудобен и нетактичен. Но полицейский, который стоял рядом, не понимал по-русски. Помощник капитана уже ушел. Разошлись по каютам и белые офицеры. Лишь рабочие ждали своей очереди.
Пограничник продолжал сухим, официальным голосом. Но слова его никак не вязались с формальностью тона.
— То, что мне известно о вас, пусть вас не тревожит.
Никто не причинит вам зла. Если пожелаете, можете уехать в Советскую Россию. Мы не воюем с совдепией… Если угодно — оставайтесь во Владивостоке. Нет, пошлины я с вас не возьму. В отличие от наших японских союзников мы не расправляемся со слепыми…
Повезло. Это был просто чиновник. Он и при царе работал в порту, и во времена ДВР, остался здесь и при белых. Что поделаешь — работа. Оживились и рабочие. Они волновались больше всего за Ерошенко, хотя беспокоила и собственная судьба. Теперь вроде бы все обходится.
Они были правы. Чиновник не стал задавать им никаких вопросов.
Остановился Ерошенко в доме председателя общества эсперантистов. Снова помогла причастность к всемирному братству чудаков, поборников единого языка. Там жила девушка по имени Тося, с которой Ерошеко подружился. Тося собиралась отправиться домой, в деревню на берегу Уссури, где проходила граница меж японцами и Дальневосточной республикой. Несколько дней прошло в подготовке к путешествию. Ерошенко запасался продуктами на дорогу. Ерошенко жил как бы лихорадке. Им овладела лишь одна мысль — скорее домой! Его не пугали ни рассказы о начавшихся боях, ни уверения эсперантистов о том, что он обязателен погибнет при переходе линии фронта. И через неделю в сопровождении Тоси Ерошенко сел в поезд, шедший на запад.
Чуть было не случилась беда в поезде. Он был полон белыми офицерами, спешившими на фронт. Ерошенко в предчувствии скорого конца пути потерял осторожность, ввязался в спор, и лишь разногласия между союзниками — каплелевцами и семеновцами — спасли его от расправы.
Владивостокский поезд дошел до села Евгеньевка. Дальше начиналась нейтральная зона. Ее контролировали японцы. Зона кишела бандитами. Пришлось ехать «зайцами», на пустых платформах, спрятавшись за мешками с щебенкой. Поезд остановился, не дойдя до полуразрушенного моста через Уссури. Переговоры между советскими войсками и японцами были прерваны, вот-вот должны были начаться военные действия. И, несмотря на то что Ерошенко провел несколько дней на границе, перейти в Советскую Россию ему так и не удалось. Пришлось отступить.
7
Осень 1921 года застала Ерошенко в Китае. Литературное приложение к пекинской газете «Чэнь бао» от 22 октября 1921 года полностью посвящено творчеству русского писателя Ерошенко. Там же напечатан в переводе Лу Синя рассказ Ерошенко «Грезы весенней ночью».
Ерошенко был известен в Китае и раньше. Сообщение о его высылке из Японии еще летом взволновало прогрессивных китайских писателей. Поэтому, как только Ерошенко, измученный тщетными попытками прорваться домой, усталый и разочарованный, появился в Китае, его сразу взяли под свою опеку новые друзья. Ерошенко едет в Шанхай, начинает участвовать в литературной жизни Китая и, как всегда, быстро обретает друзей и товарищей. Его книга «Рассказы засохшего листа», вышедшая в 1922 году, была очень тепло встречена китайской критикой. Китайский писатель Ху Юйчжи писал тогда, что Ерошенко «является нашим искренним другом, любящим нас, относящимся с большой симпатией к китайскому народу». Ерошенко часто и охотно публикуют в журналах, его приглашают преподавать эсперанто в Пекинском университете. И он переезжает в Пекин, где живет в доме Лу Синя.
Они быстро стали друзьями — великий китайский писатель и замечательный русский просветитель, поэт и путешественник. Один из лучших рассказов Лу Синя посвящен его другу — Василию Ерошенко. Это удивительно трогательный, мягкий, грустный рассказ, рассказ-воспоминание, рассказ, схожий по настроению с лучшими рассказами самого Ерошенко.
В рассказе есть такие строки:
«Однажды ночью, как раз когда кончилась зима и началось лето, у меня случайно оказалось свободное время и я зашел к Ерошенко… в доме было тихо. Ерошенко лежал в постели, нахмурив густые, золотисто-рыжие брови. Он думал о Бирме, где когда-то путешествовал, и вспоминал бирманские летние ночи…
— В такую ночь, — сказал он, — там повсюду музыка: и в домах, и в траве, и на деревьях — везде трещат насекомые. Все эти звуки сливаются в гармонию, таинственную и чудесную…
Он глубоко задумался, как бы стараясь восстановить в памяти образы прошлого.
Я молчал. Такой удивительной музыки мне не приходилось слышать в Пекине. И как я ни любил свою страну, я ничего не мог оказать в ее оправдание. Поэт был слеп, но не был глух».
Лу Синь пишет дальше о том, как любовь Ерошенко к Бирме, любовь, которая останется с ним до конца его дней, нашла выражение в попытке воссоздать трепетание ее воздуха, слилась с его любовью ко всему живому, к лягушкам и утятам. И там же говорится о том, как тосковал Ерошенко в Китае по своей родине — России. И как он все-таки уехал домой, хоть в Китае был окружен друзьями, известен и обеспечен.
Правда, это удалось ему сделать не сразу. В октября 1922 года профессор Пекинского университета Ерошенко отправился на Международный конгресс эсперантистов в Хельсинки. Неизвестно, пытался ли он пробраться Советскую Россию оттуда, или же, как человек крайне обязательный и всегда выполняющий свой долг — будь то долг перед бирманскими школьниками, японскими социалистами или студентами Пекинского университета, — он полагал необходимым вернуться в Пекин, чтобы завершить там свои дела. Во всяком случае из Xeльсинки он вновь приехал в Пекин, зимой того года участвовал в дискуссии о китайском театре, готовил вместе Лу Синем к отдельному изданию свою пьесу «Розовые облака», посетил Шанхай, Ханьчжоу и другие города, много выступал и писал. И лишь в апреле 1923 года в дневнике Лу Синя появилась краткая запись: «Ерошенко уехал на родину».
8
О жизни Ерошенко в Советском Союзе — а он еще почти тридцать лет работал и переводчиком, и преподавателем, и директором школы-интерната, путешествовал по Средней Азии и по Чукотке — можно рассказывать долго. Но это, к сожалению, не входит в тему нашей книги. Были в его жизни и радости и огорчения; далеко не всего, к чему он стремился, ему удалось достичь. Но главное — за эти тридцать лет Ерошенко воспитал много сотен людей, помог им найти дорогу в жизни, обрести уверенность в своих силах.
И даже в свой последний год, когда ему уже перевалило за шестьдесят, он планировал путешествие пешком из Средней Азии на Дальний Восток. Но путешествие не удалось. Неожиданно он заболел и умер в своей деревне, умер так же скромно и гордо, как жил, — он знал, что умирает, и старался даже смертью своей не причинить беспокойства окружающим его людям.
Известность его в Японии и Китае оказалась куда более значительной, чем он мог когда-нибудь предполагать. Книги его продолжали издаваться, критики и журналисты писали о нем статьи, старые друзья — воспоминания. А уже после смерти Ерошенко, в 1959 году, в Японии вышло трехтомное собрание его сочинений.