– О, – у Уолласа вырвался нервный смешок. Только сейчас он понял, как глупо, как нелепо, должно быть, звучали его разглагольствования. – Кто знает? Может, я просто психую.
– Все мы психуем, – подумав с минуту, отозвался Миллер и сжал его пальцы. – Постоянно на нервах, пока не получим то, что хотим. А, может, даже и после. Не знаю…
– Может быть, – согласился Уоллас.
Миллер за руку потянул его к себе, и Уоллас не стал противиться. Они не поцеловались, ничего такого. Миллер просто крепко держал его несколько минут, пока мелодия, доносившаяся с улицы, не сменилась другой. Пора было возвращаться к друзьям. До раздвижных дверей они дошли, держась за руки, и лишь шагнув в ночь, неохотно разделились, снова становясь двумя отдельными людьми.
– Увидимся, – бросил Миллер, вскинув брови.
– Увидимся, – Уоллас стал пробираться назад через толпу. С тела словно содрали кожу, внутри бурлила энергия. Произошедшее разбередило в нем что-то. Он вернулся за столик, и все тут же стали спрашивать, где Миллер. Но Уоллас лишь пожал плечами:
– Сказал, сейчас придет.
– Как он? – спросил Коул.
– Лучше. Он слишком длинный, не мог просунуть голову под кран, так что в кои-то веки мой рост оказался кстати.
– Бедняжка, – вздохнула Эмма.
– С ним все будет в порядке, – заключил Уоллас и принялся за свой сидр. Тот оказался теплым и терпким. Горьковатым, с химическим пластиковым привкусом. Уоллас внезапно обнаружил, что все за столом смотрят на него. У Эммы глаза были на мокром месте. Коул то и дело косился на него украдкой, Винсент судорожно сглатывал. Ингве поглядывал на него поверх кружки с пивом. У ног Тома вертелась Глазастик. Ошейник ее тихонько позвякивал, как маленький колокольчик.
– Что? – спросил он. – У меня что-то с лицом?
– Нет, – отозвался Коул. – Просто… Эмма рассказала нам про твоего отца. Мои соболезнования.
Уоллас догадывался, что так будет, и все же внутри тут же вспыхнула ярость. В их компании всегда так происходило, информация курсировала от одного к другому, словно по кровеносной системе огромного организма, где сосудами служили сообщения, электронные письма и приглушенные шепотки на вечеринках. Уоллас облизнулся, на губах все еще чувствовался вкус Эммы. Злость не утихла, но уступила место смирению.
– Спасибо, – ровно произнес он. – Большое спасибо.
– Тебе, должно быть, нелегко, – покачал головой Ингве. Его песочного оттенка волосы словно светились в темноте. Она и резкие черты лица его сгладила, и лишь острый подбородок, придававший ему мальчишеский вид, по-прежнему заметно выдавался вперед. Дед Ингве, добрый и приветливый швед, умер как раз в тот год, когда они поступали в аспирантуру, и Ингве тогда все лето провел в горах.
– Да, – согласился Уоллас. – Но жизнь продолжается.
– Это верно, – поддержал Том с другого конца стола. – Жизнь продолжается. Это прямо как в моей любимой книге.
– Боже, – охнул Винсент. – Опять.
– «Все жизни, те, что впереди, те, что давно прошли, как лес шумят, как листопад»[1].
– Очень красиво, – сказал Уоллас.
– Не поощряй его, – сказала Эмма. – Не то он весь вечер не заткнется.
– Это из «На маяк», хотя на самом деле это неточная цитата из стихотворения, – гордо объявил Том. – Одна из лучших книг, что мне попадались. Я прочел ее еще в школе, и она буквально перевернула мою жизнь.
Винсент, Эмма и Коул переглянулись. Ингве внимательно рассматривал столешницу сквозь желтое пиво в кружке.
– Придется самому в этом убедиться, – сказал Уоллас. Он вскинул голову и сразу же увидел Миллера. Тот шел к ним с новой кружкой пива в руках.
– А вот и я, – объявил он. И снова уселся напротив Уолласа, но теперь даже не смотрел в его сторону. Это было слегка обидно, но Уоллас понимал, что Миллеру может быть неловко.
– Ну, мне пора, – сказал Уоллас. – Отлично посидели.
– Не уходи, – вскинулась Эмма. – Мы же только пришли.
– Знаю, любовь моя, но эти болваны меня еще до вашего прихода достали.
– А, так ты нас не любишь, – вклинился Коул. – Все понятно.
– Ты в порядке? – спросил Ингве. – Может, тебя проводить?
– Мне только улицу перейти. Тут близко. Но спасибо за предложение.
– Я, наверное, тоже пойду, – заявил Миллер, и над столом повисло изумленное молчание. – Что?
– А ты-то чего нас бросаешь?
– Ну, видишь ли, Ингве, я устал. Весь день проторчал на солнце. К тому же я слегка перебрал. Хочу домой.
– Тогда давайте уж все пойдем.
– Нет-нет, вы оставайтесь, – сказал Миллер. Уоллас уже поднялся из-за стола и теперь по очереди обнимал на прощание Эмму, Коула и Винсента. Все они пахли пивом, солью, потом и отлично проведенным временем. Тому он пожал руку. Тот долго смотрел ему в глаза, вероятно, полагая, что таким образом выражает сочувствие. – Подожди меня, – сказал Миллер.