– Что-то тебя летом было почти не видно, – обернулся к Уолласу Винсент. – Где это ты пропадал?
– Да дома, по большей части. Я, правда, как-то не думал, что пропадаю.
– А у нас на днях Роман и Клаус были, Коул не рассказывал?
– Я ребят всю неделю не видел. Весь в запаре.
– Ну, ничего особенного не было. Так, просто ужин. Ты не много пропустил.
Если ничего особенного не было, – подумал Уоллас, – зачем он решил об этом сообщить? Ведь на барбекю к ним он приходил, верно? Теперь, правда, ему вспомнилось, что Винсент и в тот раз ему пенял: они, мол, совсем не видятся, Уоллас никуда с ними не ходит и сам их никогда не зовет. «Порой начинает казаться, что тебя вообще не существует», – со смехом заявил Винсент. На лбу у него вздулась толстая вена, и Уоллас в приступе холодной жестокости смотрел на нее и воображал, что будет, если она лопнет. С Коулом, Ингве, Миллером и Эммой они едва ли не каждый день пересекались на биологическом факультете. Кивали, махали и еще десятком других способов давали понять, что заметили друг друга. Он и правда нечасто куда-то с ними выбирался, в их любимые бары точно никогда не заглядывал. И в тот раз, когда они, кое-как утрамбовавшись в две машины, ездили собирать яблоки, его с ними не было. И в поход на Дьявольское озеро он с ними не ходил. Потому что не чувствовал, что его хотят там видеть. Во время встреч с друзьями Уоллас постоянно отирался в сторонке и разговаривал лишь с тем, кто, сжалившись, бросал ему кость в виде темы для беседы. Винсент же выворачивал все так, будто он сам был виноват в том, что редко с ними видится.
Уоллас растянул губы в самой дружелюбной улыбке.
– Вы, наверно, классно повеселились.
– Эмма с Томом тоже приходили. Мы перекусили у бассейна, а потом сводили собак в парк, на собачью площадку. Глазастик так вымахала, – у Винсента на лбу снова вздулась жила. Уоллас представил, как нажимает на нее большим пальцем и давит, давит. Вместо ответа он неопределенно хмыкнул, что должно было означать: «О, ну надо же».
– А кстати, где Эмма и Том? Я думал, они скоро подтянутся, – встрял Ингве.
– Они купают Глазастика.
– Можно подумать, помыть собаку такое уж долгое дело, – раздраженно буркнул Ингве.
– Ну, знаешь, всяко бывает, – рассмеялся Винсент и выжидательно глянул на Уолласа. Уоллас не то чтобы считал себя интеллектуалом, но определенно полагал, что он выше шуток про собачье дерьмо, а потому просто откашлялся. Винсент забарабанил пальцами по столу. – Нет, Уоллас, правда, так чем же ты все это время был занят? Или, может, ты у нас слишком важная птица, чтобы тусоваться с друзьями?
Замечание было откровенно глупое. Даже Ингве округлил глаза. Уоллас хмыкнул и напустил на себя задумчивый вид, ожидая, пока уляжется раздражение от этого оскорбительного выпада. Винсент терпеливо ждал ответа. В темных стеклах его очков отражались сгрудившиеся у соседнего столика футболисты. Их белые футболки словно светились в темноте, белые прямоугольники наслаивались друг на друга на черном фоне, напоминая какую-то картину послевоенного периода.
– Во-первых, я работал, – наконец нашелся Уоллас. – Собственно, и во-вторых, и в-третьих, тоже.
– Мученики нам по вкусу, – отозвался Винсент. – Полагаю, именно об этом мы сегодня и будем говорить. О Пресвятой Лаборатории.
– Ну, мы же не все время о ней говорим, – возразил Ингве, и Уоллас, несмотря на то что это был камешек и в его огород, не смог удержаться от смеха. Винсент был прав: они действительно постоянно говорили о жизни лаборатории. С чего бы ни началась беседа, в итоге все неизменно сводилось к: «Не поверите, что на днях со мной было. Провожу я хроматографию и не успеваю еще закончить последнюю промывку, как происходит элюция»; или: «Представляете, у нас кто-то не разложил по местам посуду, и догадайтесь, кому в результате пришлось проторчать четыре часа возле стерилизатора? Не понимаю, неужели так трудно вернуть пипетку туда, откуда ты ее взял? Ходят всякие, берут, что вздумается, а на место никогда не кладут». Уоллас мог понять, отчего Винсент так бесится. Он переехал сюда, к Коулу, когда все они учились на втором курсе аспирантуры, и догадался устроить приветственную вечеринку именно в ту неделю, когда им должны были выставить отметки за экзамены. В итоге вместо того, чтобы накачиваться дешевым пивом и петь дифирамбы мебели, все сидели по углам и шепотом обсуждали вопрос номер 610, в котором таился подвох, и вопрос номер 508 об изменении стандартной свободной энергии в различных осмотических условиях. Чтобы ответить на него, Уолласу пришлось пять листов исписать вычислениями, которыми он не занимался с университетских времен. Елку Винсент наряжал в одиночку, потому что гости его весь вечер только ныли и психовали. Уоллас искренне ему сочувствовал. Однако о лаборатории они говорили чисто машинально, это был рефлекс – пока обсуждаешь науку, о других проблемах вроде как можно не думать. Аспирантура словно уничтожила тех людей, которыми они были до того, как сюда приехали.