Воспитательница Полина Антоновна Артюхова, полнеющая сорокалетняя дама, стоя на взгорке и прикрывая варежкой нос от злого ветерка, степенная и медлительная, которую, казалось, трудно было чем-то удивить, раскрыв глаза, не отрываясь, смотрела на Сан Саныча. И было чему изумиться. Сто шестьдесят три сантиметра вместе с вязаной шапочкой, худенький, щупловатый, с легкой, ныне модной небритостью на узком с цепкими и пронзительными глазами лице. А когда фотограф задумывался, а потом начинал снимать, в нем вдруг появлялся неожиданный шарм, то обаяние творческого человека, которое всегда подкупает женщин. Как говорят, на улице встретишь — пройдешь и не заметишь, а тут как черт из табакерки, вихрь энергии, силы и могущества. Он крутил детьми, как хотел, и те подчинялись ему радостно и беспрекословно.
Сан Саныч пришел тише воды ниже травы. Покраснел даже. Робко спросил: «Можно я детей поснимаю?» Полина Антоновна десятый год в «Солнышке», так их четыреста пятьдесят седьмой называется, и хорошо знает что почем. Все садики давно между московскими фотографами расписаны, директрису они щедро подкармливают, и та чужого, со стороны, не пустит. Большая цветная групповая фотография и три индивидуальных снимка стоят рублей триста — четыреста. В группе тридцать человек. Итого десять тысяч за один-два дня работы. В их детсаду десять групп. Сто тысяч с одного садика. За неполный месяц работы. Какой дурак не будет держаться за такую работу? Да директриса ее уволит, если Полина Антоновна другого приведет. А потому она посмотрела на Сан Саныча с сочувствием. Но он тут же разгадал ее взгляд: дошлым оказался этот сто шестьдесят три сантиметра с кепкой.
— Мадам, вы не так меня поняли! Я поснимаю для себя, бесплатно и никакого бизнеса для себя не извлеку! — воскликнул он. — Скажу по секрету, скоро биеннале, то есть международная фотовыставка. Посвящена детям, будущему всего человечества, и я хочу в ней поучаствовать, а для этого мне надо поймать тот самый редкий кадр, который… ну, вы понимаете, — загадочно улыбнувшись, вдруг промычал он и продекламировал: — Искусствочко, искусство ребеночек чужой! Белла Ахмадулина.
— Какая Ахмадулина? — не поняла Полина Антоновна.
— Вот и от меня, Полина Антоновна, потребовал священной жертвы Аполлон! Я все бросил и пришел к вам… — таинственно, не скрывая своей симпатии к ней, вздохнул Сан Саныч. — К вам за помощью! Могу открыться: из всех жертв, что вы видели когда-нибудь в этом дряхлеющем городе, я самая замечательная!
— Ну раз самая замечательная, то что ж… — расцветая, многозначительно промурлыкала Полина Антоновна, как-то невольно втягиваясь в дурацкую игру, смысла которой она не понимала, внимая лишь огню его глаз.
— Данные совершенно проверенные, можете не сомневаться! Да и так видно… — напыжившись, фотограф театрально вскинул вверх руку. — Разве нет?
— Можно кое-что обнаружить, — помедлив, согласилась воспитательница. — При тщательном досмотре.
— Да вы сама ирония! А сколько я ее искал, мыкаясь по белу свету! Как мне ее не хватало! — сокрушенно прорыдал он и, вытащив платок, незаметно утер нос. — А я всем ребятишкам фотографии сделаю. Бесплатно!
Последний довод, собственно, и расположил Полину Антоновну к незнакомцу, хотя его всхлипы и шуточки показались ей чрезмерными, она фигляров не уважала, а любила людей основательных и степенных, какой была и сама. Но не терпела и рвачей-фотографов, которых приводила директриса.
— Завтра с двенадцати до часа тридцати у нас прогулка, подходите, пощелкайте, но если вы вздумаете потом продавать ваши фотографии, я сдам вас в милицию. С нашими съемщиками мы заключаем трудовой договор, а потому и не пытайтесь меня обмануть!
— Я — Смирнов Сан Саныч, — изобразив трагическую мину на лице и подавая ей руку, отрекомендовался он. — Прошу любить, а жалованья мне не надо!
И на следующий день ровно в полдень он снова появился, затеяв всю эту шумную кутерьму, наблюдать за которой было так любо-дорого. Полина Антоновна с восхищением следила, как Сан Саныч ловко заводил ребятишек, и они готовы были исполнить любую его шутливую затею. А самое главное — они все без устали резвились и совсем не чувствовали холода.
«Ну уж теперь-то они заснут и два часа их пушкой не разбудишь, а я успею сбегать в овощной за цветной капустой, — с облегчением подумала Артюхова, ибо директриса заставляла следить их за порядком, и в спальных комнатах всегда находились двое-трое, кому никак не давался дневной сон. — Этот биеннале из них всю дурь выбил!»