В материалах этого следствия есть показания участника расстрела, члена Уральской ЧК Кабанова: «Хорошо были слышны выстрелы и сильный вой царских собак. Я спустился в комнату казни. В это время, за исключением фрейлины и сына Николая, все уже были мертвы. Я рекомендовал умертвить их холодным оружием, а также умертвить царских собак, которые сильно выли. Одну из собак, Джоя, как не производившую вой, не тронули…».
Дрожащего спаниеля заметил один из расстрельной команды, некто Летемин. Ему стало жалко собачку, и он забрал ее вместе с кое-какими вещами прежних хозяев. Когда город заняли белые, Летемина опознали. По царскому спаниелю его вычислили и арестовали. Джоя взял себе Павел Родзянко как память о его хозяине, расстрелянном царевиче Алексее, не дожившим двух недель до своего 14-летия.
Вместе с отступавшей Белой армией полковник Родзянко из Владивостока добрался до Англии, был принят королем Георгом V, который выслушал историю гибели своих родственников. С полковником прибыл и Джой. Король оставил жить его в своей псарне, и позже Джой был похоронен в Виндзорском замке, на кладбище королевских собак. Говорят, теперь на этом месте сделали стоянку для машин.
Велосипед
Мы приехали в Лондон в конце февраля 1977 года и поселились у Терезы, с которой познакомились еще в Риме. Она покинула Италию раньше нас и к тому времени уже нашла себе работу в Британской библиотеке.
Тереза сдала нам одну комнату в своей квартире на Elgin Crescent в Кенсингтоне. Crescent — это «полумесяц», и действительно, наша улица загибалась полукругом, следуя контуру холма, на вершине которого в ореховой роще когда-то стояла древнеримская вилла. Соседняя возвышенность, Notting Hill, когда-то называлась Nutting Hill, туда ходили собирать орехи.
Все дома на нашей стороне — оштукатуренные, белые, с лепниной, построены в середине XIX века. Земля тогда была уже дорогой, поэтому весь квартал возвели как единое строение, внутри которого разбили общий сад. Дома шириной в два, три или четыре окна делились по вертикали. У каждого домовладельца свое парадное крыльцо с колоннами, и пять этажей: подвал и подчердачные комнаты для прислуги, на 1, 2 и 3 этаже прихожие, гостиные и спальные комнаты для хозяев. Все дома имели задний выход в сад, в который с улицы было не попасть.
Историки обычно рисуют нам картину жизни диккенсовского Лондона, в котором царила нищета и громоздились трущобы. Но тут получалось все наоборот: семейный дом в пять этажей, построенный для тогдашних людей среднего достатка, 120 лет спустя могли позволить себе только миллионеры. После войны почти все эти дома были поделены на квартиры. Из анфилады просторных комнат нарезали узкие соединительные коридоры с чередой дверей, как в общежитии.
Англичане озаботились проблемой бедных и богатых еще в XIX веке, когда ввели в 1894 году единый налог на наследство. Умирает глава семьи, завещая поместье потомкам. Вскоре появляется инспектор казначейства, оценивает рыночную стоимость недвижимости и всего, что в ней есть, и начисляет налог по установленной формуле. В разгар британского социализма, в 1969 году, процент налога достигал отметки в 85 процентов. Условно говоря, папа умер, поместье оценили в 500 тысяч, а наследник должен отдать в Королевское налоговое управление 400 тысяч, которых у него, скорее всего, нет. Смерть отца, любимого или нет, превращалась в семейную трагедию. Наследникам приходилось либо продавать то, что передавалось из поколения в поколение, либо дарить все Национальному тресту (если тот соглашался принять), выторговав себе право жить в какой-то части поместья — флигеле или доме — и ходить по бывшим отцовским владениям уже не как хозяин-барин, а как жилец.
В городах проводили политику «социальной смеси»: рядом с богатыми домами строили райсоветовское жилье для малоимущих, коробки из кирпича без внешней штукатурки и каких-либо архитектурных излишеств.
На другой стороне Элгин-кресент, прямо напротив нашего дома № 61, стоял такой дом постройки 1930-х годов. Красный кирпич потемнел от копоти, на перилах балкона сушилось белье. В теплую погоду там сидели мужчины с пивными животами в трусах, наблюдая жизнь, так сказать, «на солнечной стороне улицы». У этого дома, сразу за кирпичным заборчиком, была остановка автобуса № 15. Ожидая его, часто изучал маршрут. Он начинался далеко, на северо-востоке, в районе Ист-Хэм, шел оттуда на запад, потом заворачивал на юг, опускаясь в Кенсингтон, затем опять на восток, к Гайд-парку, по Оксфорд-стрит к Олдвичу, где стоит Буш-хаус, и дальше на юго-запад Лондона, в Актон.