Вытянул левую руку как жест отчаяния, правая лежала на руле, пальцы на рычаге тормоза, готовые нажать в любой момент. Со страху сильно нажал на педали, разогнался так, что чуть не въехал во впереди идущее черное такси, и рефлекторно нажал на тормоз, но мой железный конь вместо торможения встал на месте как вкопанный. Вернее, встало только переднее колесо, с которым был соединен тормоз под правой рукой, а велосипед продолжал движение по инерции, но уже вокруг заклинившегося колеса. Меня подняло вверх, а потом опустило вниз. Как говорится у классика: «Дорога вдруг вздыбилась и больно ударила его по голове». Набил синяк, руку в кровь, слава Богу, что еще никто на меня не наехал, а то опоздал бы на работу недели на две. Причина — вместо притормаживания колодка на переднем колесе схватила обод намертво. Залепил руку пластырем, ни на работе, ни дома никому ничего не сказал. На следующий день (по расписанию выходил во вторую смену, к 11 часам) я встал рано и все утро возился с тормозами.
На Гайд-парк-корнер в поток машин больше не выезжал, там внизу есть пешеходные переходы и пандусы для детских или инвалидных колясок. Поначалу я спешивался и катил велосипед руками, но потом наловчился ездить, не слезая с седла.
Программа поп-музыки из Лондона
Трудовой процесс в Русской секции определяла «рота», большой разлинованный лист бумаги, на котором в колонке слева шли фамилии сотрудников, а в колонках справа — их обязанности на ближайшие недели. «Рота» — это ротация, rotation, что значит «вращение», «чередование».
На Би-би-си исповедовали принцип универсальности: нас не делили на дикторов, переводчиков, новостников. Все делали всё, по очереди. В эфире коллеги звучали по-разному — кто говорил тенором, кто баритоном, кто брал дыхание каждые три слова, как астматик, один человек сильно картавил. Мне такое разнообразие нравилось, в нем была правда. Что делать, если диктор пришепетывает, — такой уродился.
Когда я учился в школе и жил в Таллине (тогда еще с одним «н»), у нас была знакомая, обычная домохозяйка. Вдруг мы узнаем, что она победила в конкурсе на радио и стала диктором. Тогда все дикторы Советского Союза звучали одинаково, невозможно было отличить Сыктывкар от Риги. Наша знакомая подошла по своим параметрам к этому стандарту, и ее приняли. Здесь все было наоборот, дикторов в эфире спутать было невозможно. Речевых дефектов у меня не было, хотя голос был далек от всесоюзного идеала. Зато были два достоинства: я умел шевелить ушами и читать текст вверх ногами. Первое умение так и не пригодилось, но второе однажды очень выручило. Мы пришли в студию с Люсей К., она держалась немного высокомерно, испытующе. Действительно, что это за фрукт тут появился, бывший моряк и саксофонист? Нам нужно было зачитывать что-то на два голоса в «живом эфире». В суматохе Люся принесла в студию только один «скрипт» и теперь паниковала. «Успокойтесь, Люсенька, — сказал я ей, — положите лист перед собой и читайте!» — «А как же вы?» — «За меня не волнуйтесь, я по вашему листу прочитаю!»
Всё так и произошло. Я без запинки, с выражением прочитал в микрофон свои абзацы с Люсиного листа, читая вверх ногами. Она была под большим впечатлением. Из студии я вышел признанным профессионалом.
Разнообразием передач в 1977 году Русская служба похвалиться не могла. «Вернакулярам» писать свои материалы тогда не предлагали, все было переводное, из центрального отдела. Компьютеров не было, но была множительная техника. На огромных «ксероксах» печатались копии сообщений и репортажей корреспондентов Би-би-си.
Несколько раз в день в нашей редакции появлялась металлическая тележка, на которой обычно развозят чай с бутербродами, только тут вместо чашек и чайников лежали стопки свежеотпечатанных «диспатчей». Толкал тележку юноша, пробивавший себе путь в большую журналистику. Дежурный редактор набирал со всех стопок, быстро все просматривал-прочитывал, зачеркивая жирным черным фломастером ненужное, и рассовывал листки по пишмашинкам сотрудников на перевод.
Дни тянулись однообразно, уходя в прошлое, где их было не различить. Жизнь представлялась шарманкой, мелодию в которой невозможно поменять. Впрочем, и мажорные ноты в этой шарманке проскакивали: например, выходила программа поп-музыки, рабочее название «Russian Pop». Это была традиция, освященная временем. Никто не помнил, когда она началась, вспоминали только ведущих: Тони Кэш («У микрофона Кэш Антоний, любитель джаза и симфоний»), Барри Холланд, будущий глава Русской службы, Пол Марш. Все они были русскоговорящие англичане с неизбежным акцентом.