Мистер Питт, как положено марксисту, жил скромно, по-спартански. Жизнь его шла по заведенному распорядку. После работы он сидел у себя в подвале, слушал легкую музыку, насвистывая вместе с приемником. Около девяти вечера, все так же разливаясь соловьем, он выходил из дома и шел за угол, в пивную, в паб под названием «Sheephaven Bay», двери и окна которого были крашены в зеленый цвет с изумрудным оттенком, что выдавало ирландские корни. За своей пинтой эля мистер Питт сидел до закрытия. В 10.45 в пабе раздавался мелодичный колокольчик и «пабликан», то есть наливающий, громким голосом объявлял: «Последние заказы!» После 11 вечера уже не наливали, делать там было нечего, и мистер Питт шел домой.
Квартирная плата его оставалась на уровне 1946 года и составляла один фунт стерлингов в неделю. Статус мистера Питта охранялся законом, принятым в послевоенное правление лейбористов, который определял его как «защищенный арендатор», как бы говоря новому хозяину: «Руки прочь от жильца!»
Детей у мистера Питта не было, не было у него и жены, в обществе женщин я его ни разу не видел. Глядя на его сухое бесстрастное лицо с тонкими губами, я невольно вспоминал пьесу, которая долго не сходила с подмостков Уэст-энда. Название ее врезалось в память еще в 60-е годы, когда я был регулярным читателем английской газеты «Дейли Уоркер», там рекламировался популярный фарс «No sex please, we are British!»
Много лет спустя я прочитал в научном журнале о том, что каждый сотый житель на земле — это асексуал. Не «гетеро-», не «гомо-», а просто «а-». То есть ему это все совершенно безразлично. Не могу, не хочу, не буду. Думаю, мне повезло, что такой сотый житель оказался моим постояльцем. Если бы мистер Питт был обуреваем земными страстями, если бы у него была семья и дети, то наша классовая борьба в доме на Арлингтон-роуд продолжалась бы из поколения в поколение.
Ремонт
Королева Виктория взошла на престол в 1837-м и правила до своей смерти в 1901 году, этот период, повторюсь, принято называть «викторианской эрой». «Эра» — название не случайное, достижения и успехи были монументальными во всех областях: подъем промышленности, появление среднего класса, усиление общественной и семейной морали, рост Британской империи и массовое строительство.
Наш дом был продуктом викторианской эры: две каминных трубы спереди и сзади, проходивших сквозь все четыре этажа, подвал с небольшим двориком-колодцем, огражденным перилами, где располагались комнаты прислуги, гостиные для приема на первом этаже, семейная гостиная и кухня на втором и две спальни на третьем. Материалы: кирпич (стены), дерево (перекрытия этажей и стропила), шифер из сланца (крыша), чугун (ограждение и камины).
За 120 лет, прошедших со времени строительства, каждое поколение оставило свой след. На стенах вздувались от сырости многолетние наслоения обоев. Я их сдирал и разглядывал. В глубине лежала простенькая бумага с бледными цветочками, поверх ее — модные при Виктории обои в вертикальную полоску, достижения науки и техники были представлены «анаглиптой» — тиснеными обоями, покрытыми смесью олифы и мелких опилок, расцвет искусств 1930-х выдавал слой с большими цветущими разноцветными артишоками. Все это, спрессованное временем, ссохшееся и сросшееся в единый плотный слой, было похоже на фанеру. Со стен бывшей семейной гостиной на втором этаже я надрал кучу высотой по пояс.
Вместо красивого камина, какие непременно показывают в кино об Англии периода ее элегантного расцвета, на месте бывшей чугунной решетки уныло стоял электрический обогреватель на две спирали. Они разогревались докрасна и остро пахли старой пылью. Я спросил об этом Терезу, и она объяснила, что в 1960-е годы, когда топить углем было запрещено (а дров в стране нет, поскольку каждое дерево на учете), камины за ненадобностью стали либо закрывать, либо выкидывать. Я твердо решил восстановить наш камин в первозданном виде, вернуть былую викторианскую славу, а пока выдрал из стены пошлый обогреватель, какие-то крашеные фанерки, и обнажил большой пролом в каминной трубе.
Идеальное место для сжигания старых обоев, подумал я, ведь обои — это не уголь, и я закона не нарушаю. На всякий случай операцию решил проводить ночью, когда все вокруг спят. Часа в два потихоньку стал разводить огонь. Обои сначала тлели, но гореть отказывались. Я раздувал, махал, раскочегаривал, и, наконец, костер мой ярко запылал.