В начале двухтысячных Алексей Хвостенко, после почти тридцати лет жизни во Франции, стал хлопотать себе российский паспорт. «У меня здесь масса дел, — написал он президенту России, — масса связей, но основная моя аудитория находится в России, поэтому большую часть времени я буду, конечно, проводить на Родине».
21 января 2004 года в Париже поэту вручили российский паспорт. По возвращению он словно наверстывал упущенное — выпускал альбомы, печатался, выставлялся, концертировал.
Дым отечества оказался сладок и приятен, даже слишком. От перенапряжения, а может, и от избыточного гостеприимства через девять месяцев, 30 ноября 2004 года, Алексей Хвостенко умер в Москве от сердечной недостаточности, не дожив нескольких дней до своей персональной выставки в Центральном доме художника. Ему было 64 года и 16 дней.
Растаман
Июнь 1981 года выдался теплым. На записи альбома Хвостенко, в студии, во время перекура в чахлом садике, я упомянул, что репетирую с карибской группой музыки реггей под названием «Икарус» и даже выпустил их одиночную пластинку.
Хвост взял карандаш и на листке бумаги тут же нарисовал две голые ступни пятками вверх, из-за которых слева и справа выглядывали крылья. Получился юмористический логотип, слегка карикатурный символ полета мифического Икара. Использовать мне его не удалось, поскольку карибцы не поняли питерского абсурдизма «хеленуктов» и встретили эти голые пятки с крыльями мрачным молчанием. В их культуре (они произносили это слово как «кольча») к себе относились очень серьезно. Самоирония вообще, как и самокритика, подразумевает некое раздвоение личности, поскольку одна половина личности делает, а другая оценивает, а это, мне кажется, первый шаг к вялотекущей шизофрении. Мои музыканты были людьми цельными, как гранитная скала.
Итак, «Икарус». Слово это советскому человеку знакомо: так назывались автобусы производства Венгерской Народной Республики, с той только разницей, что ударение здесь надо было делать на первую букву.
Нашел я эту группу не сразу. После того, как Сэм Джонс ушел с Би-би-си и уехал в Америку зарабатывать «свой первый миллион», его беспокойство и разочарование как будто передались мне. Работа на радио напоминала труд повара. Приготовил со старанием, со знанием дела — твое произведение съели и ушли, осталась только грязная посуда. А назавтра начинай сначала, даже доброго слова не услышишь. И так — без конца.
Затем, с каким продуктом имеешь дело? В новости попадают, в основном, одни несчастья, с этим и живешь день за днем. Кроме того, здание старое, ковровые полы впитали многолетнюю пыль, от обилия электроники воздух насыщен неправильными ионами, постоянный стресс, мало денег, а главное — отсутствие перспективы.
Я в шутку сравнивал работу в Корпорации с джаз-оркестром. В оркестр ты пришел саксофонистом и на пенсию из оркестра ушел тоже саксофонистом. Быть может, только играть получше стал. То же и на Би-би-си — поступил сюда молодым, свежим, полным надежд программным ассистентом и лет через двадцать пять покинул работу потертым и уставшим, в той же должности, без повышения по службе.
Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Я был не один такой, другие тоже искали путь на волю. Один коллега, Борис С., пошел на двухгодичные вечерние курсы, выучился на геммолога — специалиста по драгоценным камням — и постепенно перешел работать в эту область.
Другой, Володя Эгинброд, работавший в Союзе психологом, скучал по прежней профессии. Его советский диплом британская система не признавала, нужно было его подтверждать — учиться медицине года два и снова сдавать экзамены. В Германии, однако, его квалификацию могли признать, но нужен был рабочий немецкий, которого он не знал.
Володя засел за учебники и пособия. Год спустя договорился с одной клиникой приехать на месяц во время отпуска, работать бесплатно. На следующий год повторил, затем еще раз съездил, уже за символическую плату, а потом и вовсе пропал, и я его больше никогда не видел. Знаю только, что из русского Володи Эгинброда в Германии он превратился в респектабельную личность — “Dr Eigenbrot”. Вернулся, так сказать, на историческую родину своей фамилии.
Разбираться в скрытых дефектах алмазов или лечить немецких алкоголиков я, естественно, не мог. Надо было искать что-то свое.