Бюрократическую процедуру, назначение мелкого винтика корпоративной машины, я нечаянно поднял до уровня искусства, до режиссерского видения, до интуитивного озарения будущего, до признания у закоснелых аппаратчиков душевных свойств, которые они, по роду службы, в себе тщательно подавляли. Это была, по сути, тонкая лесть.
Я вышел за дверь, уверенный в невидимом, ожидая его осуществление.
Новая должность
После четырех с половиной лет батрацкого труда на ниве вещания, когда работу надо непременно сделать в срок, точно заполнить все минуты и секунды эфира без малейшего опоздания («радио опозданий не понимает»), я попал в разреженное, как в горах, пространство, где дует прохладный ветерок, а время меряется эрами и эпохами.
Делать тоже было особенно нечего. Поначалу я пытался открывать новые таланты, поощрять писательство еще не признанных авторов, но вскоре пришел к реакционному выводу, столь ненавистному любому либералу, что неравенство в мире не случайно и на него есть свои причины.
Я сидел у окна за большим столом с телефоном. Телефон иногда подавал признаки жизни. Однажды позвонили со второго канала телевидения за справкой — как произносить имена. Репетировали пьесу по рассказу Солженицына «Случай на станции Кречетовка» [8]. Имя главного героя, Василия Зотова, еще как-то могли произнести, но фамилию другого персонажа, актера Тверúтинова, выговорить никак не удавалось.
Английский речевой аппарат, как, впрочем, и русский, и прочие другие, для легкости произношения непременно переиначивает иностранные слова. Скажем, меняет ударение так, чтобы было удобно: Кузьмúна, Шарапóва, Роднúна. Путина долго, причем на главных телеканалах, называли «Пьютин». Больше всех не повезло британскому спортсмену по фамилии Лисовский. Он играет в снукер, разновидность бильярда, на соревнованиях его показывают крупным планом, называя не иначе как «Рузельский». Лицо его обычно источает тихую ненависть.
Для среднего англичанина настоящая русская фамилия должна непременно оканчиваться на «ский» — Чайковский, Ходорковский, Гусинский. В каком-то фильме, помню, была даже русская собачка по кличке Попский.
Понятно, что при таком напластовании лингвистических разногласий моя телефонная инструкция секретарю второго режиссера помочь не могла. Я согласился приехать.
Актер, приступая к работе над ролью, в себе не уверен, и уязвим, как ребенок. Он лепит образ из собственых воспоминаний, чувств и жизненного опыта. Однако в рассказе Солженицына логика поведения персонажей для английских артистов была такой чуждой и непонятной, что в своих душевных закромах подходящего материала найти не удавалось. Артисты встретили меня с любопытством и благодарностью, в изменчивом и непредсказуемом море искуства я был для них спасательным кругом, к тому же настоящий русский, еще недавно советский человек, был тогда существом редким и даже экзотическим. Вопросы, самые неожиданные, сыпались нескончаемо, я отвечал и рассказывал часами.
По правилам Би-би-си внутрикорпортивная работа не оплачивается и, поскольку денег мне не платили, а работа была проделана немалая, то продюсеры, в виде компенсации или просто из чувства справедливости, столь обостренного у англичан, вывели меня в титры как консультанта.
Борьба за титры существует с самого зарождения кинематографа, поскольку это и есть «сухой остаток» искусства, надежда на память или даже бессмертие. Нет тебя в титрах, и ты как будто и не жил. Пройдут годы, имя твое уже не вспомнить, а титры, пусть даже бегущие по экрану с такой скоростью, что даже самому резвому глазу их ни за что не прочитать, все же рождают у статиста или гримера, плотника или костюмера картины теплое чувство — вот он я, только что промелькнул, теперь уж не забудут.
8
Солженицын назвал рассказ «Случай на станции Кочетовка», но 26 ноября на обсуждении в редакции «Нового мира» было принято решение его переименовать, поскольку оно напоминало фамилию Всеволода Кочетова, главного редактора журнала «Октябрь». По этой публикации на Западе рассказ так и называют.