Чеховское наставление о краткости, сестре таланта, приобретает здесь новый смысл. Титры — это мир пулеметной очереди, взмаха крыла у колибри, стоп-кадра на финише. Буквы четыре, не больше, решил я, и заявил себя как Seva.
Эти два простых слога, которые как будто сами собой выскакивают из речевого аппарата славянина, не представляя никакой трудности для болгарина или чеха, застревали в напряженных губах англосакса, вызывали фонетическое замешательство. После многих лет безнадежой борьбы я придумал, наконец, понятную формулу: «Seva, like 7 without ‘n’», а для американцев, особенно из глубинки, где любой диалект, кроме местного, автоматически становится иностранным языком, я представлялся: “My name is 7”. Это понимали и запоминали сразу, но обычно спрашивали: “Are you a seventh child?” («Вы седьмой ребенок?»)
На заре кинематографии в титрах писали мало, только самое главное. Например, вампирский фильм ужаса «Носферату» 1922 года поименно упомянул всего 16 своих создателей, но открытый нами механизм жажды вечной жизни неминуемо удлинял титры, год от года. В 1977 году в картине «Звездные войны» в титрах значился уже 151 человек, но в 2003, в финале фильма «Матрица: Революция» на экран выкатили уже более 700 людей и участвующих фирм. Абсолютным рекордсменом, однако, признают картину «Властелин колец: возвращение короля». Ее финальные титры идут по экрану 9 минут и 33 секунды.
Понятно, что этот ниагарский водопад из имен и названий проглотить никому и никогда не удастся. Зрители покидают зал задолго до окончания титров, так что на последние строки смотрят только пустые кресла. Тогда в чем смысл?
Можно провести параллель с войной. У войны есть свои титры, отлитые в бронзе и высеченные из камня. Например, на Арлингтонском военном кладбище на площади в 253 гектара захоронено 400 тысяч человек. Одинаковые надгробия из белого камня уходят вдаль стройными рядами. Запомнить всех павших невозможно, но это и не нужно — каждый из них не стерся из памяти, не пропал, но приобрел свое загробное право на память.
Поначалу память эта жила только на вырезанном камне или в военных архивах, но постепенно наступает время, когда все могут знать всё, про всех, всегда. Всезнающий интернет вытащит из этого гигантского клубка на свет Божий всё, что попросите — прапрадедушку, воевавшего в Первую мировую, свойства ртути, забытый всеми романс или исполнителя роли туркменского пограничника в фильме «Шпионы как и мы».
Тогда, в доцифровую зиму 1983 года, титрами интересовались в основном профессионалы. Художников интересовало, кто был художник, костюмеров — кто был костюмер. Среди продюсеров, замахивавшихся на русскую тематику, росло понимание, что публика год от году становится разборчивей и требует большей аутентичности на экране. Невежественных «ляпов» надо избегать.
Телефон на моем столе звонил все чаще. Заветный номер передавали из рук в руки, актеры, постановщики и помрежи обращались охотно. Во первых — это Би-би-си, «Auntie», как ее называют, любимая тетка, которая поможет, научит и направит на верный путь своего племянника, британский народ, а во вторых — совет у тетушки бесплатный, как и положено в дружной семье.
Малый экран, большой экран
Я помню ажиотаж, охвативший Ленинград в 1958 году. На гастроли приезжал шекспировский театр из Стратфорда-на-Эвоне. Давали «Макбета». Залы были набиты битком, у входа толпы охотились за «лишним билетиком», при этом почти никто не понимал ни слова, звучащего со сцены. Даже те, кто знал английский (а таких было очень мало), не могли воспринять Шекспира образца 1606 года.
Впрочем, если бы каким-то чудом до нас дошла пьеса, написанная в том же году в России, при Василии Шуйском, то результат не очень отличался бы. Вообразите монолог летописца: «Не по мнозе же времени сотвориша пиръ дядья его Шуйского не яко любве ради желаху его, но убiйства. И призваша, и ядоша и пиша. Последи же пршде къ нему злаго корене злая отрасль, яко же древняя змiя льстивая подоиде Княгиня Дмитреева Шуйского Христина Малютина дочь Скуратова…»
Впрочем, содержание «Макбета» театралам было и так известно, важно было посмотреть, как это делают на родине барда. Заглавную роль играл знаменитый Майкл Редгрейв, отец актрисы Ванессы Редгрейв, Корел Браун играла Гертруду. Воспоминания незабываемые, как говорили тогда — непонятно, но здорово!
Перенесемся теперь на 25 лет вперед, в Лондон 1983 года. На съемочной площадке я встречаю эту самую Корел Браун, роскошную статную даму в шубе и шляпе из черно-бурой лисы, она играет себя. В основе сценария — случай, произошедший с ней на этих советских гастролях. Об этом случае она как-то рассказала писателю и драматургу Алану Бенетту, тот расширил, украсил, присочинил. Получилась пьеса.