«Я никогда тебя не боялся. Ты всего лишь старший брат-придурок».
Данилов улыбнулся.
«Но тебя что-то беспокоит?»
Макс кивнул.
«Проблемы в школе?»
«Нет».
«Расскажешь?»
«Я сам не знаю, но что-то происходит, Игорь» (тот самый жест с оттопыренными пальцами).
«Что ты имеешь в виду?»
«Не знаю».
Данилов шагнул к брату, положил руку ему на плечо и тотчас пожалел, потому что брат по привычке вздрогнул и в глазах мелькнул испуг – слишком много пакостей в его адрес наделал брат-придурок, чтобы можно было одной доверительной беседой все исправить.
И все же, надо было изо всех сил стараться, пока была такая возможность.
«Макс, если ты расскажешь, я обещаю тебе помочь».
«Спасибо. Давай спать, мне вставать раньше, чем тебе».
Игорь кивнул – еще одна несправедливость – глухонемому брату нужно переться на площадь, ждать автобус и ехать семь остановок до коррекционной школы, тогда как Игорю, чтобы попасть в школу, надо только выйти из подъезда и пересечь школьный двор. Он из тех счастливчиков, кто может себе позволить вставать за пятнадцать минут до начала первого урока и при этом не особенно спешить. Все это конечно в прошлом, десять школьных лет канули в небытие вместе с этим преимуществом, и когда закончится действие наркотика, никакого брата, никаких школ не будет. Но пока Игорь ложился на свою узкую кровать, чувствуя истому, будто целый день провел на улице, катаясь на велике и играя в стритбол, и смотрел на Макса, который лежал, отвернувшись к стене. Он не хотел засыпать, он хотел, чтобы этот вечер продолжался вечно. Чтобы мать, которая заглянула в их комнату, заглядывала так снова и снова, и он всякий раз видел ее молодое обеспокоенное лицо. Но вскоре незаметно и он начал погружаться в сон. Только скрип двери и половиц в прихожей на время вырвали его из дремоты. Отец вернулся с площади, куда ходил звонить по таксофону. Теперь-то Игорь знал, что он звонил любовнице, а не начальнику. Но сейчас это не имело никакого значения. Он лежал, слушая тихий разговор родителей за дверью, их смех.
Да, пускай это всего лишь наркотический сон, думал он, и завтра, когда он «проснется», никого из них уже не будет. Но это, безусловно, самый лучший сон в его жизни.
Незнакомый детский голос звал его сквозь толщу воды.
— Иго-о-орь!
Он скатывался с чудовищно огромных горок аквапарка прямо в океан, погружаясь на черную глубину. У него кружилась голова, внутренности выворачивало наизнанку, но спустя время он обнаружил, что сидит на тюремных нарах и давится какой-то гадостью, называемой чифирем. Гадостью в кружке потчевал его бывший сослуживец и друг Саня Протасов.
Данилов рассказывал ему о далеком городе, дорогу к которому невозможно найти.
— Да, ты можешь приехать туда, географически там находится место с тем же названием, но самого города ты не найдешь. И все же он там.
— Но ты ведь нашел туда дорогу, Гарри?
— Мне просто повезло.
— И как же ты попал туда?
— Это сложно, Саныч, нужно уметь пользоваться козьими тропами.
— Козьи тропы – это что-то вроде кротовых нор?
— Слушай, Саныч, нескромный вопрос.
— Валяй.
— А ты как тут оказался?
— На зоне? Да по беспределу.
— Да я не про это, Сань, тебя же в две тысячи шестом осколочно-фугасным того…
— Эх, Гарри, нормально же сидели, — Санек соскочил с нар, подошел к столу, именуемому дубком, откинул крышку и, бросив на Игоря осуждающий взгляд, прыгнул вниз.
Игорь подошел следом и увидел под откинутой крышкой люка океан. Свинцовая масса, будто живая угрожающе раскачивалась.
— Игорь! — звал оттуда голос, становясь настойчивей с каждой секундой. Данилов поморщился, зажал уши, но голос не утихал, и вскоре исчезло все, кроме этого голоса.
Даже через закрытые глаза он чувствовал яркий свет.
— Игорь! Просыпайся! Игорь!
Он открыл глаза и увидел мать, которая только что раздвинула занавески, и яркий свет упал на заправленную кровать брата.
— Ты опоздаешь!
— Опоздаю куда? — спросил Данилов, все еще пытаясь понять, где он находится.
— В школу!
Глава 5
Школа. Это слово застало его врасплох едва ли не больше, чем ставшей реальностью сон, в котором живая мать с укором ждала, когда он встанет. Но встать при ней Игорь не мог – ведь это означало откинуть одеяло, а вместе с тринадцатилетним организмом, как он только что выяснил, ему достались и все причитающиеся ему гормоны.
Оставалось лишь жалобно проскулить: