Как и думал Брехт, самолёты сделали разворот на сопку «Безымянная», развернулись, чуть снизились и стали снижаться к сопке «Орёл» – заходить на бомбометание.
– Удачи вам, – улыбнулся Иван Яковлевич и сразу успокоился.
Вздрогнула земля. Триста метров – это ерунда. Да ещё ветер как раз юго-восточный. Противный кисло-горький дым потянулся на сопку. Поднялась куча пыли и последовала за дымом.
Все бомбы за один раз Ки-1 выбросить не смогли, ушли за реку, развернулись и пошли на второй заход. И тут Ивану Яковлевичу опять захотелось повоевать. Прямо руки зачесались.
– Якимушкин!
– Туточки.
– Отнесите спарку вон к тому дубу, и как они отвернут к себе на третий заход, и вас видеть не смогут, врежь им со всей дури.
– Есть врезать со всей дури из «сенокосилки»! – понравилось название для американцев.
Ждать пришлось не долго. И Браунинги не подвели, а Александр Якимушкин всё же лучший снайпер всех времён и народов.
Только ещё перестали грохотать последние взрывы, как зарокотали пулемёты. Тада-дах. Тада-дах. Правый бомбовоз задымил и клюнул носом. Тада-дах, и следующий в строю вспух огромный облаком света и дыма, в неизрасходованный боекомплект попал Сашка, шедший за ним истребитель влетел в это облако и вынырнул уже сам горящий, тоже клюнул носом, и потом вовсе ушёл в пике.
А Якимушкин молодец. Не стал ждать ответки. Зенитчики и железнодорожники подхватили переносной зенитный комплекс и порысили назад.
Брехт направил бинокль вслед удаляющимся самолётам. Нет. Не развернулись. Наоборот, уходили явно на форсаже. Ну, теперь точно наградят. Или сошлют. На Магадан. Как там у Филатова?
Событие пятьдесят второе
Народная примета. Если вам перебежал дорогу заяц, значит, за ним гонится контролёр.
Из народных примет: когда чиновник врёт, у него растёт … коттедж.
Если вилка со стола падает – баба придёт.
Если нож – то мужчина.
А если граната – то придёт полный пипец!
Правильно Лермонтов написал:
Брехт около часа не выпускал бинокль из рук, всё ждал, чем бусурмане ответят. Бусурмане не показывались. Берег неприятельский вымер. Вернулся Светлов и доложил, что уничтожены две группы интервентов. Одна в восемь человек, вторая в сорок три. Пятеро японцев сдались в плен, все ранены, одни офицер. Ранен легко. Остальные бились до конца. До последнего японца. Тяжко с этими самураями воевать. Есть потери и у нас. Ранено двое диверсантов и один убит. Поморщился Иван Яковлевич, вздохнул, раненых подлатают, а вот Юрия Макарова не вернуть. Шустрый был такой парень, блондинистый и веснушчатый. Зуба одного не было, переднего, и когда улыбался, все тоже прыскали. Комичная рожица получалась. Трое уже, выходит, полегли. В реальной истории больше тысячи. Так ничего и не закончилось ещё.
– Нет, Иван Ефимович, – ответил комбат, на вопрос Светлова, где могилы копать. – Сейчас самолёт прилетит, и отправим их в часть. Там похороним. Будет братская могила с памятником и золотыми надписями, с клумбой цветов. В комсомольцы и пионеры станем у памятника пацанов принимать.
– Что делать будем? – это Балабанов поднялся на сопку.
– Не знаю, товарищ комиссар. Мы свой ход сделали, теперь их черёд. Хотя. Вот вовремя, ты, Василий Васильевич, подошёл. Сейчас визит вежливости нанесём.
– Что задумал? – опасается комиссар, есть ведь приказ не поддаваться на провокации. Комиссар не то, чтобы не нравился Брехту. Нормальный мужик, верит в то, что говорит. И даже большая волосатая родинка на щеке не раздражала, хоть и не приятно смотреть. Это же Василий Васильевич её себе не сам прилепил. Но вот другом не станет. Он другой. Приспособленец. Ну, да не судите и не судимы будете. Время сейчас такое. Выжить бы. Не мы такие – жизнь такая. Одним словом, не Матросов.
– Разведку. Пойду, пообедаю. Всем отдыхать. Наблюдателем следить за небом и берегом на самом западе. Нет. Давай-ка, Василий Васильевич, организуй троих железнодорожников на сопку «Чёрная». Пусть наблюдают за островом «Песчаный» и посёлком на той стороне – Мантакусан, который. Что-то подсказывает мне, что в следующий раз они там должны попробовать переправиться.