— А хренли ты думал. Офицеры на довольствие. Знаешь, как их классно снабжают?
— Как?
— Продовольственный паек у них ммм, — Михеев закатил глаза и поджал губы, — в месяц ему дают семь с половиной килограмм мяса, три с половиной рыбы, крупы три с половиной, полтора масла сливочного, два кэгэ сахара, макароны килограмм, хлеба по булке на день, яйца тридцать штук. Ящик тушенки. Остальное по мелочи сгущенка, овощи и так далее.
— Откуда ты знаешь?
— На складе в наряды ходил.
— Выходит он нам свою тушенку отдал?
— Да этих продуктов — за глаза. Они не съедают. Адамиди неженатый, ему в одно рыло не сожрать всего вот и делится с нами.
— Правду говорят, что армия дело такое — она всю правду в человеке вскрывает, там не замаскируешься, не прикинешься. И в армии каждый получает то, на что способен и чего достоин, не больше. Сразу видно, кто гнилой, а кто нормальный.
— Это точно я на складе всяких насмотрелся. Я так тебе скажу, есть люди, как Адамиди, а есть те, кому это паек заменяет смысл жизни. Жадные до чертиков. У меня ко многим офицерам «специфическое отношение». У меня отец военный, я всю жизнь по гарнизонам.
— Да ладно тебе, Михеев, брось. Офицеры — такие же люди как и все. Со своими недостатками и пороками, достоинствами и причудами. Если взять советское общество и армейскую структуру — там общего намного больше, чем многие думают. А самодурства на производствах бывает в разы больше, чем в армии. Как и всяких рвачей, откровенных ублюдков и т.д. Никто с Марса к нам не прилетал. Везде люди. Всем семьи кормить нужно.
— Не, ну вояки-то хорошо заколачивают, ничего не скажешь. То что, летёха около двухсот пятидесяти получает это не секрет. Мне батя всегда говорил: типа вот получишь диплом и будешь максимум сто шестьдесят получать, а если пойдешь училище, а потом служит в армию, то все будет у тебя нормально и зэ-пэ и паёк. Во флоте, на подлодках, вообще, отлично зарабатывают.
Если офицерам тушенка надоела и они не знали куда ее девать, то нам она пришлась как нельзя кстати. Мы устроили в тот вечер целый пир.
На утро у нас планировались занятия по водолазному делу, теория и первые практические занятия с аквалангами, но сразу после утренней построения в кубрике я почувствовал сильное недомогание.
Командир, увидев мое бледное лицо и испарину на лбу, тут же отправил меня в медсанчать.
На теоретических занятиях по водолазному делу я еще поприсутствовал.
Я, как и все, записывал историю развития водолазного дела, принципы пребывания человека под водой, все про анатомию человека, про процессы газообмена и дыхания, про кислородное голодание.
Зарисовывали и изучали мягкое и жесткое водолазное снаряжение, антропоморфные скафандры и разное другое оборудование.
Я освежил в памяти информацию про водолазный трап, спускоподъемные устройства, водолазные и компрессионные беседки.
Мы рисовали схемы, стрелки воздействующих на водолаза сил.
Я старался не выделяться на общем фоне, хотя давно все это знал. Плохо быть выскочкой или умником.
Потом наша команда изучала как проводить рабочую проверку снаряжения. Принципы подбор и подгонки гидрокостюма.
До обеда рота занималась теорией, и поэтому я немного отвлекся от плохого самочувствия.
А вот после, мы должны были совершать погружения в небольшом открытом бассейне, которое все почему-то называли «океаном». Там команда должна была изучать способы погружения и плавания с сигнальным концом, отработка движения по командам, подаваемым поверхности.
Но все пошло наперекосяк. Подошла моя очередь. Только я накинул на плечи баллоны, надел маску и вошел в воду, которая мне показалась ледяной, как ноги схватила жуткая судорога.
С загубником во рту я пытался избавиться от боли, и со стороны это выглядело, как какие-то кривлянья или дикий танец под водой.
— Бодров, отставить глупости! Что с тобой? — задал мне вопрос одни из старшин-инструктров, — кому говорю.
Но я не смог даже выплюнуть загубник и ушел под воду.
Когда меня вытащили, то мое тело сотрясал крупный озноб, а лицо было искажено от ужасной боли.
Через некоторое время с болью я как-то совладал, но от озноба избавиться не смог, хотя мне помогли вытереться и переодеться в сухое
В врачу меня доставили довольно оперативно.
В медицинской части, меня встретил старший лейтенант медицинской службы.
Он указал на стул рядом со своим рабочим столом, и после того, как ребята помогли на него усесться, приказал всем покинуть помещение.
Достав градусник, врач сунул мне его подмышку.
— Ну, что с тобой стряслось? Рассказывай.
Я пытался объяснить, что почувствовал недомогание утром, но не сумел, потому что зуб на зуб не попадал.
Раздался звонок телефона, стоящего в противоположном углу этой большой комнаты.
Я принял это как сигнал избавления от необходимости объясняться. На тот момент, мне вовсе не хотелось ни с кем разговаривать, а лишь завалится на бок и полежать.
С другой стороны у меня не было ни малейшего желания выглядеть слабаком. Поэтому я старался держаться и не подавать виду.
Разговаривая по телефону, старший лейтенант время от времени поглядывал в мою сторону и продолжал следить за мной.
Они с подругой или женой обсуждали совместный поход на свадьбу к друзьям.
Мне же хотелось делать вид, что перед ним сидит абсолютно здоровый матрос. Мол, мое место там в бассейне с аквалангом с ребятами нашей роты.
Поговорив по телефону, старший лейтенант взял у меня градусник чтобы посмотреть, какая же у меня температура.
— Давай сюда, — он потянулся за градусником.
Мне тоже было интересно, что покажет ртутный столбик.
Когда градусник попал в руки старшего лейтенанта он удивлённо-гневно произнёс:
— Ни хера себе! Почти сорок — тридцать девять и девять! В госпиталь!
Насколько я понял, мне со старшим лейтенантом была оказана какая-то невиданная честь, потому-что в госпиталь нас несколько часов вез уазик командира части.
В приемном отделении госпиталя, роль которого выполняла небольшая комната выкрашенная в белый цвет, нас встретила куча народа.
Тут же, тётка в белом халате, снова сунула мне под мышку градусник. Все шесть человек, находящиеся в комнате, внимательно смотрели на меня, пока я мерил температуру.
— Что с ним?
— Высокая температура и плохой живот, — ответил старший лейтенант медицинской службы которые привез меня в госпиталь.
— Гадость какую-нибудь жрал? Ягоды, просрочку, грибы?
Я отрицательно помотал головой.
— Денатурат, самогон?
— Тоже нет.
— Кто-нибудь из сослуживцев жаловался?
— Нет.
Когда я вытащил градусник и подал его тетке, то её слова прозвучали для меня, почти как приговор:
— Ну, что тогда давайте укладывать.
Приговор, потому что насколько я знал, из госпиталя, даже если боец здоров, никого быстро не выписывают. Попасть обратно в часть я смогу не раньше чем через две-три недели.
А за это время, за две-три недели согласно программе обучения в части пройдут занятия по парашютной подготовке.
Из-за меня одного никто самолет для прыжков поднимать не будет.
Значит плакала моя карьера разведчика в подразделениях ПДСС.
Так кратко обозначаются «Подводные диверсионные силы и средства» в Военно-морско́м флоте СССР.
Но делать нечего, у меня не было ни прав ни сил сопротивляться госпитализации. Я решил действовать по старой формуле: «Делай что должно, и пусть будет что будет.»
В госпитализации неожиданно нашлись и положительные моменты.
Меня отвели в отделение, переодели в теплую байковую полосатую пижаму, привели в палату, указали на койку.
Я иронично отметил, что ложусь в палату с особым номером. Над моей палатой красовалась цифра «шесть»