– Ты можешь меня ненавидеть. Имеешь на это полное право, я знаю. Но, пожалуйста, не вини её. Ляля очень переживает. А ей нельзя.
– Что значит – нельзя? – выдавила я из себя. Мой голос прозвучал на удивление хладнокровно. Будто даже звенел. От негодования. Хотя, никакого негодования, злости, я не чувствовала. Мне просто было безумно больно, где-то в районе сердца, словно во мне дыра насквозь. Меня знобило.
Виталик не нашёлся, что мне ответить, или не набрался смелости. Просто повторил:
– Ей нельзя. Волноваться.
И после этого мне нужно было переступить порог родительской квартиры, и, наверное, делать вид, что всё хорошо, что я ничуть не сбита с толка, не расстроена, не чувствую себя преданной, а наоборот, всех на свете люблю. Мне нужно было поступить, как Ляля. Верить в лучшее. А перед глазами туман и в голове полная сумятица. Я поднималась по лестнице на третий этаж, и раза три за это время обернулась на Виталика, который шёл за мной следом. Оборачивалась на него, будто ждала, что вот сейчас я пойму, что всё мною услышанное – это не более, чем неудачная шутка. О какой свадьбе речь? О какой любви? О каком «нельзя волноваться»? Это же Ляля. Ляля, которая, по моим понятиям, ещё долго, если не всю жизнь, будет оставаться наивным, восторженным ребёнком. А Виталик – мой Виталик! – идёт за мной с вымученным видом, напряжённый и виноватый, и пытается объяснить мне, что он этого ребёнка, эту девочку любит и боготворит. Как женщину.
– Смотрите, кого я встретил! – объявил он от порога. Моим же родителям объявил о моём приезде, будто я здесь чужая. И я, словно и правда чужая, остановилась в прихожей, понимая, что больше не могу и шага сделать. Что моё тело отяжелело и стало неповоротливым, и, если колени сейчас подогнутся, я рухну на пол и тогда точно завою от отчаяния и бессилия.
– Тома, ты приехала! Как замечательно! Мы тебя вечером ждали, к ужину. – Мама выглянула из кухни, руки у неё были в муке. Она глянула на меня совершенно спокойно, без всякого намёка на беспокойство или неловкость. Даже улыбнулась, и позвала: – Ляля, Тома приехала!
Я смотрела на мать в упор, ожидая от неё чего-то, хоть какой-то эмоции, что она понимает, насколько я разбита и ошарашена, но мама улыбалась и рассказывала о рыбном пироге по новому рецепту, который взялась печь.
– Ты же любишь рыбу, – сказала она мне. – Я решила тебя побаловать.
Я с трудом сглотнула. Ощущение, что гланды в момент распухли и сдавили горло.
Ляля вышла из комнаты, увидела нас с Виталиком в коридоре, и в первое мгновение замерла в нерешительности. Переглядывалась с женихом, я отлично это видела, смотрела на сестру и глаз не могла оторвать от её лица. Такого прекрасного, такого юного, такого знакомого до каждой черточки. В тот момент я, наверное, впервые подумала о том, что ненавижу её. Ненавижу всей душой, именно за её чистоту, за ту наивную бездушность, с которой она отобрала у меня человека, которым я так дорожила. Присутствие которого в своей жизни так ценила. А Ляльке снова всё досталось просто так, за безумно красивые глаза.
– Я пойду, – услышала я за своей спиной голос Виталика, – я в магазин собирался. Я быстро вернусь, – добавил он, судя по всему, для Ляли, которая продолжала стоять передо мной и несмело переминаться с ноги на ногу. Я услышала звук щёлкнувшего замка, ручка повернулась с небольшим скрежетом, а спустя секунду входная дверь мягко закрылась.
– Тома…
Голос Ляли прозвучал чуть слышно и умоляюще. Я продолжала стоять, оцепеневшая, посреди прихожей, если честно, не зная, что делать, а сестра подошла, вглядывалась в моё лицо, после чего обняла. Приподнялась на цыпочки, обхватила руками мои плечи и прижалась, по крайней мере, попыталась. И зашептала мне на ухо:
– Томочка, Томочка, прости меня. Я ужасная, я предательница, я знаю. Но я так его люблю. Прости нас, пожалуйста. Ты ведь простишь, правда?
Я молчала. Просто не могла ничего сказать. Мне казалось, что если я произнесу хоть слово, если найду это слово для сестры, для Виталика, для родителей, у которых, судя по всему, всё хорошо, то пути назад для меня уже не будет.
Мама снова из кухни выглянула, увидела нас с Лялей, стоявших в обнимку, точнее, то, что она висла у меня на шее, и улыбнулась. Едва ли не руками в умилении всплеснула.
– Соскучились? Тома, тебе нужно приезжать чаще, а не раз в три месяца. Ляля без конца о тебе говорит.
Я, наконец, смогла сделать вдох, и будто ожила в этот момент. По крайней мере, в голове, как мне показалось, что-то лопнуло. Взорвалось, и перед глазами встал туман. Я поняла, что я переполнилась злостью, до краёв. Поторопилась сделать шаг назад, и Ляле пришлось опустить руки.