– Может, чаю? – предложила Алла из вежливости.
– Чаи потом, – отмахнулся мастер, даже не взглянув на маленький столик, изящно сервированный Аллой. Кряхтя и сопя, он снял переднюю панель. Струны и молоточки показались Алле беззащитно-обнаженными, давненько никто не разглядывал их столь бесцеремонно. В первые минуты свидания настройщик просто любовался ими, ласково проводил рукой по изящным линиям, не спеша приступать к более решительным действиям. Вскоре глаза его заблестели, и отступить, оставить эту красоту в покое он, наверное, уже не смог бы. Настройщик вспомнил, как на гастролях в южном городе их маленький молодежный оркестрик повезли отдохнуть к морю после концерта. Все было, как в романсах: и теплый вечер, и луна, и блеск воды, и роковая красавица – черноволосая, с бледным, словно мраморным лицом, скрипачка Зоя, с которой они неожиданно для себя вдруг отстали от бредущих по пляжу хмельных музыкантов. Он тогда долго любовался ее молочно-белым в лунном свете телом, все не решаясь дотронуться до него, боясь разрушить гармонию прекрасной минуты, страшась фальши больше терпко-сладкого привкуса греха.
Мастер вновь прошелся по клавишам. Ля бемоль второй октавы на этот раз прозвучало не так уверенно, как звуки первой, и теперь даже Алла расслышала неприятный дребезг. Словно некая красавица, зайдясь в истерике, сорвала голос.
– Вот видишь, я же говорил, – пробормотал настройщик, обращаясь к пианино. – Нельзя верить первому впечатлению.
Он вспомнил непривычно визгливые нотки низкого голоса Зои, с которыми она наутро потребовала: мол, они должны, обязаны задержаться в этом дивном городе, отдохнуть недельку после тяжелых гастролей… Валерий тогда растерянно курил сигарету за сигаретой. В Москве его ждали жена и маленькие сыновья…
Лицо мастера из простоватого сделалось сосредоточенным, даже благородным. Сильной рукой он подкрутил струну, потом подбил колок молоточком, прислушался и вновь коснулся клавиши. Затем другой. "Ми-и-ля-я-ля-ля", – пропел инструмент.
– "Сурок", – сказала Алла.
– Что? – неохотно вынырнул из мира звуков настройщик.
– "Сурок" Бетховена, – пояснила хозяйка, – Я разучивала его к школьному утреннику. Вся жизнь в квартире тогда уже вращалась вокруг пианино. Когда оно звучало, бабушка ходила на цыпочках. Со мной в то время занималась тётя Ирма, мамина подруга. Шумная, большая, казалось, она занимала в квартире столько же места, сколько заморский музыкальный инструмент. Громко вздыхая, пристраивала в прихожей огромный мохеровый берет, заколотый крупной брошью, отряхивала на лестнице от снега лохматую шубу и осторожно ставила в угол футляр с альтом. Потом расстегивала часы и клала их на самое видное место. Она служила альтисткой в оркестре Малого театра, забегала к нам домой в перерыве между репетицией и спектаклем, потому всегда пребывала в цейтноте.
– Быстренько повторим "Сурка", попьем чайку, и я побегу на спектакль, – ободряла она ученицу, заговорщицки подмигивая.
– Странно, что у дочки нет музыкального слуха, – шепталась с ней мама, – до пианино у нас был кабинетный рояль, и Аллочка спала на нем, пока не купили кроватку. Я так мечтала, что она станет пианисткой.
Мама когда-то сама играла на том самом "спальном" рояле вальсы Шопена и распевала романсы Глинки и Чайковского, у нее-то со слухом было все в порядке. Каждый год мать покупала абонементы в консерваторию, а на антресолях в их маленькой квартирке пылились ноты басового репертуара. Когда Алла выросла, мать призналась: в юности у нее ходил в поклонниках бас из Большого театра. Кстати сказать, пианино Алла решила настроить в память о маме. Пусть в их опустевшей после ее смерти квартире вновь зазвучит музыка, переплавляя одним ей ведомым способом горечь отчаяния в светлую грусть.
– "О, если б мог выразить в звуке", – вдруг пропел настройщик, и хозяйка вздрогнула. Он как раз дошел до басовых октав, и, не слушая болтовни и вздохов Аллы, вел с инструментом свой, очень личный диалог. Пианино, как строптивая девушка, поначалу показав характер, все больше и больше растворялось в возлюбленном. Дребезг спущенных струн уже не резал уши, новые ноты выпевались инструментом чище, чем раньше. "Я лучше, чем ты думаешь обо мне, играй еще", – казалось, говорило пианино настройщику. Лицо мастера изменилось, стало мягче и каким-то вдохновенным.
"А хозяйка ничего себе, симпатичная, – возможно, думал Валерий. – Запястья и щиколотки тонкие, породистые. Вон даже кормить меня собралась… Сейчас не во всяком доме стакана воды допросишься. К тому же, эта Алла, похоже, не стерва, сходу не пытает, сколько я зарабатываю, женат ли. есть ли дети".