Дождь немного стих, и Эдгар покинул свое убежище под дверным козырьком. Вскоре он вышел на улицу пошире, по которой двигались омнибусы и кэбы. Еще рано, подумал он, Катерина обрадуется.
Он влез в омнибус, втиснувшись между дородным господином в плотном пальто и молодой женщиной с землистым лицом, беспрестанно кашлявшей. Омнибус, раскачиваясь, покатил вперед. Эдгар поискал взглядом окно, но салон был битком, и он не мог видеть улиц, по которым ехал.
Этот момент останется с ним навсегда.
Он дома. Он открывает дверь, а она сидит на диване, в углу, на краешке полукруглого покрывала из дамаска, наброшенного на подушки. Почти так же, как вчера, только лампа не горит, ее фитиль почернел, пора его подрезать, но прислуга в Уайтчепеле. Окно, задернутое занавеской из прозрачных ноттингемских кружев – единственный источник света, в котором танцуют легкие пылинки. Она сидит и смотрит в окно, она наверняка заметила его фигуру, когда он проходил по улице. У руках у нее платок, она торопливо вытирает щеки. Эдгару видны смазанные платком дорожки слез.
По столику красного дерева разбросаны бумаги, тут же открытый коричневый пакет, еще хранящий форму стопки бумаг, которые были в нем, еще с перевязывающей его бечевкой, аккуратно развернутый с одного конца, как будто его содержимое проверяли тайком. Или хотели проверить, потому что раскиданные бумаги говорят о чем угодно, только не о действии, совершенном втайне. Точно так же, как слезы и опухшие глаза.
Ни один из них не пошевелился и не произнес ни слова. Он продолжал держать в руке сюртук, она сидела на краешке дивана, ее пальцы нервно теребили платок. Он сразу же понял, почему она плачет, он понял, что она знает, а даже если и нет, то должна узнать, ему пора наконец рассказать ей все новости. Вероятно, нужно было сделать это вчера вечером, он должен был подумать о том, что они могут прийти к нему домой, теперь он вспомнил, что, прежде чем он покинул Военное министерство, полковник даже сказал ему об этом. Не будь он настолько поглощен попытками осознать истинное значение своего решения, он бы не забыл об этом. Ему стоило спланировать все, надо было донести до нее новости более деликатно. У Эдгара было настолько мало секретов, что те, которые появлялись, воспринимались как ложь.
Дрожащими руками он повесил сюртук на вешалку. Обернулся. Катерина, сказал он. Что случилось? – хотел он спросить, стандартный вопрос, но сейчас ему был известен ответ. Он смотрел на нее; оставались вопросы, ответов на которые он не знал: кто принес бумаги, когда они приходили, что они сказали, ты сердишься?
– Ты плакала, – сказал он.
Она молчала, только начала тихонько всхлипывать. Ее волосы рассыпались по плечам.
Он не двигался, не знал, должен ли подойти к ней, все было совсем не так, как всегда, сейчас не время для объятий, Катерина, я собирался сказать тебе, я пытался вчера вечером, я просто не думал, что все произойдет так быстро…
Он пересек комнату, скользнул между столиком и диваном и сел рядом с ней.
– Милая, – он коснулся ее руки, легонько, желая, чтобы она повернулась и посмотрела на него, – Катерина, милая, я собирался сказать тебе, пожалуйста, посмотри на меня.
И она медленно повернулась и взглянула на него, ее глаза покраснели, она долго плакала. Он ждал, что она скажет, он не знал, насколько много ей известно. Что случилось? Она не отвечала.
– Пожалуйста, Катерина.
– Эдгар, ты сам знаешь, что случилось.
– Я знаю, но в то же время я не знаю. Кто это принес?
– Это важно?
– Катерина, милая, не сердись на меня, я хотел рассказать тебе все, пожалуйста, Катерина…
– Эдгар, я не сержусь на тебя, – сказала она.
Он полез в карман и достал носовой платок.
– Посмотри на меня.
Он коснулся платком ее щеки.
– Я была рассержена сегодня утром, когда он пришел.
– Кто?
– Военный, из Военного министерства, он пришел и спросил тебя и принес вот это. – Жест в сторону бумаг.
– И что он сказал?
– Почти ничего, только что эти бумаги нужны тебе, чтобы подготовиться, что я должна гордиться, что ты делаешь нечто очень важное, и когда он говорил это, я все еще не понимала, о чем он. Что вы имеете в виду? Он сказал только: миссис Дрейк, да будет вам известно, ваш муж – отважный человек, и мне пришлось спросить его: почему? Эдгар, я чувствовала себя дурой. Мой вопрос, видимо, его удивил, он рассмеялся и сказал лишь, что Бирма очень далеко, я чуть не спросила, что это значит, я чуть не сказала ему, что он перепутал дом, перепутал мужа, но я только поблагодарила его, и он ушел.