В толпе послышался хохот, и Эдгар увидел, как блеснули глаза старика индуса, которому лишь скромность помешала присоединиться к веселью своих пассажиров.
Мальчики ждали у низкой стены, протянувшейся вдоль набережной.
— Куда теперь, сэр?
— Все в порядке, спасибо. — Он бросил им монетку. Мальчики вдвоем бросились за ней, а она, проскакав по дорожным выбоинам, скатилась в сточную решетку. Мальчишки упали на колени.
— Эй, подержи-ка факелы.
— Нет, сам держи, это я заговорил с ним...
Смутившись, Эдгар выудил из кармана еще две
монеты.
— Вот, извините, возьмите, пожалуйста. — Он пошел прочь, мальчишки остались препираться над решеткой. Вскоре они пропали из виду, лишь свет их факелов еще виднелся в тумане. Дрейк остановился и посмотрел на Темзу.
Внизу, с реки, слышалось какое-то движение. «Наверное, лодочники», — решил он и на минуту задумался, куда они направляются или откуда прибыли. Потом подумал о другой реке, далекой, даже название которой было новым для него и звучало странно, как будто второй его слог пытался спрятаться между первым и последним. Салуин. Он шепотом проговорил слово и тут же, смутившись, оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Он прислушивался к людским голосам и плеску волн, доносившимся с набережной. Над рекой туман был не таким густым. Луны не было, и лишь благодаря неверному свету фонарей на баржах он мог видеть размытые очертания берега и громоздкие тяжеловесные строения, обступившие реку. «Как звери вокруг источника, — подумал он, и сравнение понравилось ему, — надо рассказать Катерине». Потом он понял, что задержался.
Дрейк направился вдоль по набережной, прошел мимо кучки бродяг, жмущихся к маленькому костерку. Они наблюдали за ним, пока он проходил мимо, и Дрейк неловко кивнул им. Один из них поднял глаза и улыбнулся, обнажив сломанные зубы:
— Добр день, каптн, — раздался голос, хриплый от виски, с характерным выговором кокни. Остальные промолчали и отвернулись к огню.
Он перешел дорогу и повернул прочь от реки, продрался сквозь людское сборище у «Метрополя», прошел по Нортумберленд-авеню до Трафальгарской площади. Здесь люди толкались вокруг экипажей и омнибусов, а полисмены тщетно пытались разогнать толпу, свистели кнуты и коротко ржали лошади. Рекламные плакаты вещали:
Корсеты Сванбилла для фигуры третьего типа.
Cigars de Joy: всего одна сигарета даст вам моментальное облегчение при самых жестоких приступах астмы, кашля, бронхита и затрудненном дыхании.
Hop bitters hop bitters.
Самый своевременный подарок к Рождеству — качественные наручные часы Робинсона.
У ярко освещенных фонтанов, окружавших Колонну Нельсона, он остановился посмотреть на шарманщика-итальянца с обезьянкой в треуголке, которая визжала и скакала вокруг шарманки, размахивая лапками, пока хозяин крутил ручку. Вокруг собралась кучка аплодирующих ребятишек, факельщиков и трубочистов, сборщиков тряпья и детей-разносчиков. Появился полисмен, засвистела дубинка.
— Ну-ка, по домам живо, и уберите отсюда это грязное животное. Музицируй в трущобах Ламбете, а здесь место для порядочных людей.
Вся компания медленно потянулась прочь, огрызаясь. Эдгар обернулся. Еще одна обезьяна, огромная и ухмыляющаяся, причесывалась перед зеркалом в драгоценной оправе:
«Обезьяна» — мыло фабрики Брукса, недостающее звено в чистоте вашего дома. Мимо него проплыл омнибус с очередным рекламным щитом на борту. Мальчишка-кондуктор зазывал пассажиров: «Фитцрой-сквер, с ветерком до Фитцрой-сквер». «Там мой дом», — подумал Эдгар Дрейк и пропустил омнибус.
Он покинул площадь и начал пробираться сквозь темневшие в тумане лотки уличных торговцев и экипажи. Он шел вдоль по Кокспур-стрит, которая вливалась в гудящий Сенной рынок, спрятав руки поглубже в рукава и ругая себя за то, что не сел в омнибус. В конце улицы дома начали лепиться друг к другу теснее, стены сделались темнее. Эдгар углубился в переулки.
Он не знал в точности, где находится, и старался не менять направления. Шел, иногда встречая одиноких прохожих, торопящихся по домам, мимо домов с темными кирпичными и белесыми стенами, покрытыми выцветшей краской, мимо мелких лужиц, наполненных скопившейся между булыжниками мостовой дождевой водой, в которых отражались отблески света и теней, мимо мансард под плачущими крышами и редких фонарей, покосившихся и мигающих, которые отбрасывали на дорогу огромные тени от оплетавшей их паутины. Он шел, и сумрак снова сгустился, а улицы сузились, и он сам еще больше съежился из-за холода и из-за того, что дома вокруг сделали то же самое.
Переулки вывели его на Оксфорд-стрит, и дорога стала светлой и знакомой. Он миновал Оксфордский концертный зал и повернул на Ньюмен, потом на Кливленд, потом на Хауленд-стрит, один квартал, второй, теперь направо, на улочку поменьше, настолько маленькую, что ее, к великому огорчению жителей, забыли отметить на последней карте Лондона.