И вот на обратном пути они были захлестнуты мощным людским потоком; Гамарбану вначале с любопытством разглядывала толпу, а потом, очутившись в самой ее гуще, не на шутку перепугалась. Ей казалось, что эти нескончаемые ряды людей, выкрикивающих страшные лозунги, готовятся разнести мир, с которым она была кровно связана и без которого не мыслила своего существования. Ей казалось, что она невольно очутилась перед строгим и неподкупным судом народа, который воздаст ей должное за все ее бесчисленные преступления. Поэтому она спешила поскорее вырваться из толпы и бежать без оглядки; она усердно расталкивала людей, пробивая дорогу себе и своим спутницам.
Совсем иначе чувствовала себя в этой людской массе Гюльназ. Ей тоже казалось, что она попала в мощный поток, который уносит ее с собой, но уносит в мир свободы и счастья, о котором она так долго мечтала, которого с такой страстью жаждала. Позабыв обо всем на свете, она жадно ловила лозунги, которые то и дело провозглашались в толпе:
- Долой монархию! Долой фашизм! Да, здравствует свобода! Да здравствует Красная Армия!
В этих лозунгах она находила простой и ясный смысл - настал день освобождения, судьба улыбнулась ей.
Мимо проходили группы рабочих с красными знаменами. Это были трудовые люди с мозолистыми руками, с почерневшими на солнце лицами, в простой рабочей одежде. Это была армия труда и нужды, гневно вставшая на защиту своей свободы, достоинства и хлеба.
Впервые за последние годы Гюльназ почувствовала себя не одинокой. Она была неотделимой частицей этой мощной толпы, будто нашла свою подлинную мать, не умирающую, не стареющую, не поддающуюся никакому воздействию времени... И никакая сила не могла оторвать девушку от этого вновь обретенного чувства общности с людьми, веры в добро, в будущее.
Тем временем Гамарбану со своими спутницами, выбравшись из толпы, хотела свернуть в глухой переулок. Но тут Гюльназ остановилась.
- Прощайте, ханум! - проговорила она, вырвав руку из цепких пальцев Гамарбану. - Мне с вами не по пути.
Гамарбану в страхе вытаращила глаза: случилось самое ужасное, чего она боялась больше всего.
- Не глупи, детка! - дрожащим голосом сказала она. - Идем домой! Ты погибнешь на улице!
Но Гюльназ повернулась к проходившей мимо толпе бедно одетых женщин.
- Как они, так и я! - крикнула она и, бросившись в толпу, исчезла в ней...
А там на широкой площади шел митинг. Выступали ораторы.
Самые обыкновенные слова в эти дни получали какой-то особый смысл, каждая будничная вещь, приобретала высокое значение. Народ чувствовал во всем веяние чего-то нового, улавливал аромат новой жизни, счастья и свободы. Перед ним открывалась возможность осуществить свои самые дерзкие мечты и казавшиеся несбыточные желания.
Народ ликовал.
Но в тот же день происходило собрание и в другом месте. Это было в Шимране, на даче господина Хикмата Исфагани.
Здесь были и Хакимульмульк, и подобные ему "почтенные" господа, здесь были столпы иранского высшего света и его виднейшие политические деятели. Даже серхенг Сефаи, за короткий срок восстановивший свой цвет лица, находился здесь. И, конечно, мистер Гарольд и мистер Томас занимали в этом обществе самое почетное место.
Эти люди готовили для народа иное будущее. Эти люди ковали для Ирана иную - тяжкую судьбу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Хавер продолжала жить у Судабы. Они быстро сдружились. Страдания, перенесенные Хавер, возбудили в душе отзывчивой девушки искреннюю любовь к ней. А Хавер еще с первой встречи привязалась к Судабе. Узнав о любви девушки к Фридуну, Хавер почувствовала к ней еще большую симпатию.
Судаба отвела Хавер отдельную комнату: для Азада и Аяза там были поставлены детские кроватки. Судаба, проводившая так же, как и Хавер, весь день в работе среди женщин или в школах, по вечерам находила время, чтобы учить обоих мальчиков грамоте.
- Аяз - Судабы, а Азад - мой! - часто шутила Хавер.
Однажды вечером пришли Фридун и Курд Ахмед.
- Ну, как поживает, дочь перса? - ласково улыбаясь, спросил Курд Ахмед, здороваясь с Хавер. - Пора вам вместе с Судабои и Феридой поднимать знамя свободы среди иранских женщин! Пора!
- Хавер к этому готова, - ответила Судаба за свою приятельницу и, взглянув на Фридуна, смутилась.
Позднее подошли и другие товарищи - Арам, Серхан, Ферида, за ними Хафиз Билури и Явер Азими - единомышленники и друзья сертиба Селими. Помня трагическую судьбу и заветы своего друга, они присоединились к группе Фридуна, Ризы Гахрамани и Курд Ахмеда.
- Садитесь, дорогой учитель, - сказал Фридун, пожимая руку Хафизу Билури, - теперь у вас будут хорошие, жадные к науке ученики.
- И это будут дети трудящихся, - улыбнулся Хафиз Билури. - Я давно стремился к этому, сын мой.
- Знаю, учитель, знаю, - сказал Фридун и повернулся к вошедшему вслед за ними Гурбану Маранди. - Ну, а как ты, дружок? Горячишься по-прежнему?
- Еще бы! - откликнулся тот. - Но все же теперь я усвоил еще и иные правила ведения борбы. Жизнь многому учит, Фридун.
Беседуя так, они вошли в гостиную.
Вскоре пришел Джалили, только что вернувшийся из южной ссылки и включившийся в работу организации. С ним вошли еще два незнакомых человека.
Джалили отвесил общий поклон и представил одного из пришедших с ним товарищей:
- Сеид-Джафар Пешавери!..
При этом имени все оживились. В глазах собравшихся сверкнула радость. Пешавери смотрел на них с лёгкой улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица. Он дружески пожал руки подошедшим к нему Фридуну, Курд Ахмеду, Араму и другим товарищам. Уважение, которое оказывали ему товарищи, как будто стесняло этого старого, испытанного борца за свободу и независимость Ирана.
Джалили представил второго товарища, который своей гордой осанкой напоминал сертиба Селами:
- Гамид Гамиди!
Курд Ахмед и Фридун обняли его, как старого друга.
- Как мы беспокоились за вас, если б вы знали!..
- Тебризцы до сих пор только и говорят о вас, - сказала Ферида, горячо пожимая ему руку.
- Пожалуйста, садитесь, - сказал Курд Ахмед и, почтительно взяв Пешавери под руку, подвел к креслу.
А Фридун показал место рядом с собой Гамиду Гамиди. Вскоре разговор оживился, люди освободились от сковывавшего их стеснения.
Когда вошла Судаба, Фридун читал вслух передовую газеты "Эттелаат".
- Нетрудно заметить, - прервал чтение Фридун, - что реакционеры и слуги деспотии меняют свою личину. Эти хамелеоны, наскоро перекрасившись, уже начали трубить о демократии и свободе.
Гамид Гамиди, заглянув в свою очередь в газету, вдруг усмехнулся.
- Ага! Хикмат Исфагани - знаменосец иранской свободы и независимости! Веселая комедия!
- А вы его знаете? - спросил Арам.
- Да кто в Иране его не знает? - вопросом на вопрос ответил Гамид Гамиди.
- Его признают достойным занять место главы нового государства, улыбаясь, сказал Фридун.
- Поверьте, что так оно и будет! - с горькой усмешкой заметил Арам.
- Конечно, этот англо-американский лакей, - начал Хафиз Билури, впервые находившийся в таком обществе, - приложит все усилия, чтобы под знаменем так называемой "демократии" создать новое реакционное правительство. Так было и в прошлую войну - такие вот хикматы исфагани быстро приспособились и выступили на арену.
- Теперь этого не будет, - воскликнул Курд Ахмед. - Вернее, этого не должно быть. И наша задача - поднять на борьбу с ними весь народ. Мы обязаны положить конец аферам этих провокаторов.