Второй таится в недрах неведомых земных.
Раскрои глаза рассудка: меж этими быками
Ты на земле увидишь табун ослов дурных.
Сказал и захлопнул дверь.
Софи Иранперест насупился и, сев за стол, налил и опорожнил еще бокал коньяку.
- Строгий человек этот сертиб! - пробурчал он.
- Чем крепче уксус, тем опаснее для посуды...
Софи Иранперест принадлежал к числу тех людей, которым вино развязывает язык. Не рискуя декламировать стихи, он говорил теперь тихо, не отрывая глаз от двери, за которой скрылся сертиб.
Казалось, слово не имело никакого смысла и никакой цены для этого человека; утверждая какую-нибудь мысль, он в следующей же фразе опровергал ее; то он оправдывал какое-нибудь явление, то через минуту начинал его порицать. Так он понимал свою обязанность журналиста. И все это он делал так естественно и с такой убежденностью, как будто отсутствие логики и путаницу мыслей считал высшим достоинством. Для него, очевидно, не существовало ни ясных принципов, ни твердых понятий. Всякое положение у него немедленно могло перейти в свою противоположность.
Уставший от этой болтовни, Гусейн Махбуси прервал его то ли с целью переменить разговор, то ли чтобы развлечься:
- Неужели господин Хикмат Исфагани высадил вас посреди дороги, а сам укатил?
- Это жестокий человек! - воскликнул Софи Иранперест. - Велел шоферу остановить машину, а мне выходить вон. Я стал было упираться, тогда он взял меня за плечи и вытолкнул на дорогу.
- А за что?
- Сам виноват! Я, собачий сын, тысячу раз давал себе слово ни в чем не перечить господину. Если скажет - молоко черное, повторять за ним - черное, скажет - белое, значит - белое. Но тут черт дернул меня возразить ему.
- Но о чем же был спор?
- Мистер Гарольд спросил, сколько от Джульфы до Тебриза? Господин ответил: около трехсот километров. А я, чтобы язык мой отсох, не выдержал и вздумал поправить господина: не триста, а всего сто двадцать километров. Господин повторил, что он знает точно - триста. Я возразил опять, что сам читал в справочнике - сто двадцать. Тогда он и выставил меня из машины да еще обругал упрямым ослом.
- Так и высадил, не глядя на ночь, посреди дороги?
- Так и высадил! Вы же меня и подобрали там.
- Ну ладно, допустим, господин Хикмат Исфагани - тегеранец и привык так обходиться с людьми. Но что же мистер Гарольд?..
Софи Иранперест замотал головой.
- Тоже сказал! Эти американцы смотрят на нас, как на дикарей. Они просто забавляются нами. Когда господин высаживал меня из машины, мистер Гарольд покатывался со смеху.
- Да, зрелище было занятное!
- И не говори! - сказал Софи Иранперест. - Хорошо бы покурить опиум! как бы про себя, тихо добавил он. - В такую ночь хочется отдаться мечтам.
- Да, только с опиумом можно скоротать такую ночь, - подтвердил Гусейн Махбуси.
- И зачем мы заночевали здесь? - произнес Софи Иранперест. - Разве нельзя было продолжать путь, а те приехали бы завтра?
- Сертиб хочет, чтобы все вернулись в Тегеран одновременно. Чтобы рапорт был подан совместно во избежание разногласий.
- А что, он симпатизирует ГамидуТамиди?
- Еще как! А ведь тот лишь случайно спасся от виселицы. Гамиди придерживается тех же убеждений, что и покойный отец этого сертиба,
- Если дело попало в министерство внутренних дел, то едва ли Гамиди на этот раз спасет свою шкуру. За собой он потянет и сертиба.
- Для этого достаточно одного неосторожного слова сертиба. Этого слова и ждет его соперник серхенг.
- Мне кажется, что достаточно передать серхенгу о том, что он тут сейчас говорил.
- Да, эти слова лягут тяжким грузом на его голову. Я таки нашел его слабую струнку. Опять заведу с ним разговор и выужу у него еще кое-что. А ты должен мне помочь. Таково поручение серхенга Сефаи.
Заметив вошедшего в чайную Явера Азими, Гусейн Махбуси сказал нарочито громко:
- Выйдите на воздух, господин Софи! Голова у вас разболится... Выйдите на воздух!
Софи Иранперест поднялся и, пошатываясь, вышел из чайной.
- Откуда взялся этот болтун? - пожаловался Гусейн Махбуси. - Голова от него разболелась.
- А кто он такой? - заинтересовался Явер Азими.
- Это редактор газеты Хикмата Исфагани "Седа". Выезжая куда-нибудь, господин всегда берет его с собой, но по дороге нередко выбрасывает. Затем заставляет его рассказывать о своих дорожных приключениях. А этот, как шут, ублажает его всякими небылицами.
Послышался скрип дверцы за занавеской, а затем голос сертиба:
- Ну как? Машины все еще нет?
- Нет, господин сертиб, - покорно ответил Гусейн Махбуси. - Спите спокойно, мы вас разбудим, как только она прибудет.
- Уже третий час! Они давно должны были приехать. Уж не случилось ли с ними чего-нибудь?
- Все может быть, господин сертиб. Путь-то далекий. Возможно, заночевали где-нибудь... Не покушаете ли плова, господин сертиб? Замечательный плов.
Сертиб подошел к столу и неохотно съел несколько ложек плова
- Вы заработались в Тебризе, сертиб - сказал заискивающе Гусейн Махбуси, - Дело оказалось запутанным и трудным.
- Да, вы правы! Мне все еще трудно поверить, чтобы можно было так бессовестно оболгать человека!
- В нашей стране все возможно, сертиб! Проклятая страна! Мало ли у нас людей, которые даже родную мать продадут за грош!
Сертиб не мог определить, искренне сказаны эти слова или преследуют какую-нибудь провокационную цель.
Он до сих пор не сумел раскусить Гусейна Махбуси, который порой казался ему простодушным и наивно болтливым, как ребенок. Кроме того, сертиб не принадлежал к числу тех, кто по первому впечатлению определяет человека. Самым мучительным для него было подумать дурно о человеке, который мог оказаться хорошим. Резкие слова, которые вырвались у него недавно по адресу Гусейна Махбуси, казались ему теперь неуместными. Ему было от них тяжело и неловко.
- Ты тоже отдохни немного, парень, - проговорил он мягко. - И я посплю. - И он снова ушел за занавеску.
"У-у, бестия!.. Стреляный воробей!.. - подумал Гусейн Махбуси. Нарочно ушел, чтобы не выдать своих мыслей и намерений".
Для Гусейна Махбуси, человека без всяких убеждений и принципов, сертиб Селими был не более как жертва.
Включая Махбуси в состав комиссии, которая направлялась на расследование одного дела в Тебриз, серхенг специально поручил ему не спускать глаз с сертиба, примечать каждый его шаг, запоминать каждое слово.
Гусейн Махбуси прекрасно понимал цели серхенга и успел собрать достаточно богатый материал, но уход сертиба Селими все же раздосадовал его. Махбуси был жадный, неутомимый доносчик.
Несмотря на перенесенные в пути лишения и страшную усталость, Фридун спал неспокойно, часто просыпался и снова засыпал. Даже после того как все улеглись и наступила полная тишина, Фридун находился как бы в полусне. Не спал лишь один хозяин чайной. По поручению сертиба он все прислушивался, не едет ли машина, и часто выходил посмотреть на дорогу. Услышав наконец далекий шум мотора, он поспешно вышел и вскоре вернулся с четырьмя новыми гостями.
Фридун открыл глаза и приподнялся, но, ничего не разобрав в полутьме, снова лег и притворился спящим.
- Позови сертиба! - приказал один из вновь прибывших. Но сертиб уже сам вышел на голоса.
- Как вы опоздали, сударь! - сказал он и, не дожидаясь объяснений, спросил: - Передохнете здесь или поедем дальше?
- Лучше ехать сейчас, по холодку! - ответил прибывший и вышел из чайной.
Сертиб поднял своих спутников. Больше всего хлопот причинял Софи Иранперест, которого пришлось стащить с лавки за ноги.
Немного спустя автомобильные фары, точно две пары огненных глаз, осветили дорогу на Тегеран.
Машины помчались на юг и исчезли во мраке пустыни. Только лучи, порой прорезавшие тьму на поворотах и тут же гаснувшие, показывали их стремительное движение.
Лишь после этого Фридун крепко заснул.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Проспект Стамбула, одна из центральных улиц Тегерана, кишел народом. На тротуарах, возле магазинов, толпились мелкие торговцы, громко зазывая покупателей. По мощеной камнем мостовой беспрерывно сновали взад и вперед фаэтоны, легковые и грузовые автомобили.