- Этот свет моим глазам даешь ты своей любовью, моя родная.
Ни слова больше не говоря, Хавер стала приготовлять чай и ужин.
После ужина, когда гость вышел из комнаты, Хавер сказала Керимхану.
- Я не хотела говорить при госте. Приходил Фридун, Он очень хотел видеть тебя. Завтра будет тебя ждать у себя.
Хавер задумалась и добавила:
- Вот настоящий человек! И глаза, и голос, все, все у него полно доброты и искренности. А этот...
- Ничего, Хавер, - ответил Керимхан. - Приютим его на ночь, а утром уйдет. Я его больше не буду приводить к нам. - И он еще раз поцеловал жену в глаза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Реза-шах медленно поднимался по белым мраморным ступеням дворцовой лестницы; придворные застыли со сложенными на груди руками, военные вытянулись в струнку. Казалось, все эти люди, бледные от страха, превратились в изваяния.
На лице шаха постоянно лежала тень недовольства. Резкие морщины бороздили его темное лицо. В мрачных глазах светилось властолюбие.
Войдя в свой кабинет, шах опустился в кресло. После минутного молчания он приказал вызвать министра двора.
Не прошло и пяти минут, как в кабинет вошел маленький, тощий и позеленевший от злоупотребления опиумом человечек. Он склонился перед шахом до самого пола. Это и был министр двора Хакимульмульк.
С бьющимся от страха сердцем он ожидал приказаний своего властелина.
Реза-шах окинул везира пытливым взглядом.
- Поднимись! Подойди ближе!
Хакимульмульк подскочил и шагнул вперед.
- Докладывай о делах! - проговорил повелитель, глядя в сторону.
Это предложение поставило министра в тупик. Он покраснел, и губы его задрожали, когда он хрипло выговорил:
- Я не принес бумаг, ваше величество.
- Так зачем же вы побеспокоились и пожаловали сюда, господин Хакимульмульк? - ехидно спросил шах, впившись в везира глазами. - Или вы думаете, что мы скучаем по вашей благословенной физиономии?... Шестьдесят лет ослом прожил и все еще не выработал своей походки!
- Простите, ваше величество, виноват...
- "Простите, простите..." - передразнил его шах. - Второе ухо отрежу, тогда будешь знать.
Хакимульмульк, исподтишка наблюдавший за выражением лица шаха, заметил, как слегка дрогнули его губы в кривой улыбке. Реза-шах силился вспомнить двустишие, которое уже заставлял повторять своего везира по меньшей мере раз сто: "Осел... осел... осел..."
Убедившись, что не может восстановить двустишие в памяти, шах крикнул:
- Повтори же, как это сказано у поэта!..
Хакимульмульк быстро произнес двустишие:
Осел Иисуса побудет в Мекке
Останется тем же ослом навеки.
- Поэт посвятил эти слова ослам, подобным тебе, - сказал шах смеясь.
- Его величество изволит говорить сущую истину, - кланяясь снова ответил везнр.
- Ну, ступай за бумагами!
Хакимульмульк побежал за своей папкой.
Оставшись один, Реза-шах нервно прошелся по комнате.
Подавленное настроение общества, глухое недовольство, отголоски которого доходили до шаха сквозь толстые дворцовые стены, наконец бунтарские листовки - все это показывало, что продолжают существовать и действовать силы, которые Реза шах считал давно и окончательно подавленными.
Невежественные и тупые, по его мнению, народные массы он рассматривал как привыкшую к повиновению, слепую и бессмысленную силу: в руках настоящего правителя это лишь материал для свершения великих исторических дел. И вдруг оказалось, что эта слепая и бессмысленная сила не только проявляет себя, но и приводит в трепет "порядочных людей".
Шаху всегда казалось, что созданный им аппарат умело подавляет всех его врагов. Его армия во главе с тысячами офицеров, полиция, жандармерия, органы юстиции, министерства служат этой цели. Помещики, купцы, промышленники также способствуют подавлению масс. Он, шах и повелитель, опирался во всех своих начинаниях на этих господ, которые в свою очередь видели в нем свою защиту. И над всем царит его воля - воля "сильного человека".
Реза-шах смутно чувствовал, что если он не сумеет до конца вытравить эту вновь дававшую себя знать неукротимую силу, то рано или поздно потеряет власть и влияние. Тогда те самые купцы, фабриканты, помещики, что сейчас благоговейно склоняются перед ним, первые восстанут против него: "Уйди! Нам нужен более сильный повелитель!"
Но нет! Этого он никогда не допустит!
Реза-шах был невежественный, полуграмотный человек, с юных лет влезший в солдатские сапоги и военный мундир, не прочитавший ни одной книги, кроме военного устава, написанного с единственной целью притуплять сознание солдат, не знавший ни одной науки, кроме военной муштры. Поэтому он был убежденным противником науки, искусства и литературы, - в них воспевались не насилие, не деспотическое подавление личности, а, наоборот, гуманистические идеи и любовь к человеку.
Всякий, кто выражал более или менее свежую; глубокую логически обоснованную мысль или выдвигал что-нибудь новое, неизменно вызывал в нем раздражение.
Любимыми изречениями шаха были: "Где нет силы, не может быть и правды", "Человек по природе подчиняется только силе".
Вероломством, хитростью, лицемерием, а где надо кровью и террором, преодолев все встречавшиеся на пути к власти препятствия, он подчинил себе весь Иран. Когда же он достиг трона, в нем с особенной силой проявились все его наихудшие черты; властолюбие, жестокость, самодурство, грубость, лицемерие. Дорвавшись до власти, этот мелкий восточный деспот возомнил себя великим человеком, государственным мужем, мудрецом.
Эта вера в свою исключительность толкала самодура на немедленное проведение в жизнь любых "начинаний" и затей, которые возникали в его затуманенной голове.
Шах любил предаваться воспоминаниям о годах своего детства в Мазандеране, о своем вступлении при содействии дяди Насрулла-хаыа, опекавшего его семью, в казачий отряд царского генерала Ляхова... Быстрое продвижение по служебной лестнице...
Неизбежно воспоминания приводили его к двадцатым годам.
Заигрывание с народно-демократическими силами страны в сообщничестве с англо-американскими разведывательными органами, связь с Сеидом Зия и совершенный совместное ним дворцовый переворот - все это казалось Реза-шаху доказательством его величия и исключительности. Но сейчас даже эти мысли и воспоминания не успокаивали его...
Возвращаясь к шаху с папкой, Хакимульмульк столкнулся в приемной с серхенгом Сефаи и министром финансов.
- Как настроение его величества? Не очень гневен? - не скрывая своего страха, спросили они шепотом.
Хакимульмульк уставился в их посеревшие от испуга лица и вместо ответа покачал головой.
Войдя в кабинет, все трое склонились до земли, боясь поднять лица.
- Похоронить бы вас всех! - заревел Реза-шах, вставая со своего места. - Ты что за директор такой выискался? - обратился он к министру.
Министр финансов только еще ниже согнулся перед повелителем.
- В чем я провинился, ваше величество? Я...
Реза-шах не дал ему договорить.
- Собачий ты сын! Кто тебе разрешил отпустить семь с половиной миллионов на постройку?
- Я подписал ассигнование по приказу вашего величества, едва овладел собой министр.
При этих словах Реза-шах изо всех сил ударил его по лицу.
- Болван! Ты думаешь, я не знаю о твоих проделках? Мне нужна армия, нужно вооружение, а ты на что, тратишь средства?
Министр финансов отступил назад. Но, тут же вспомнив о судьбе сердара Асада и Теймурташа, вспомнил о темнице, подавил вспыхнувшее было чувство протеста и смолчал.
Повелительным жестом Реза-шах указал ему на дверь:
- Вон!..
Когда министр финансов вышел, шах резко повернулся к серхенгу Сефаи.
- И ты стал на путь предательства? Неужели тебя свело с ума твое высокое положение?
Серхенг молчал. Он знал, что на его голову посыплются все возможные оскорбления, и готов был проявить полную покорность. Впрочем, он давно привык к этому.