Гневный взгляд падишаха внес еще большую сумятицу в душу Софи Иранпереста. Все чувства, все мысли его были парализованы страхом.
Рядом с ним, склонившись в таком же глубоком, до земли, поклоне, застыл министр двора, ожидая разрешения выпрямиться.
А Реза-шах, привыкший к тому, чтобы люди терялись и дрожали перед его персоной, казалось, испытывал явное удовольствие.
- Кто ты такой, что выступаешь против властей, сударь? - раздался наконец над склоненной головой редактора яростный голос повелителя.
Мир потемнел в глазах Софи Иранпереста. Он повалился в ноги падишаху, из его горла вылетели молящие слова:
- Пощадите, ваше величество! Не имел этого в мыслях!
Реза-шах окинул его презрительным взглядом и, высвободив ноги из объятий Софи Иранпереста, обратился к Хакимульмульку:
- А я думал, что ко мне явится человек. Убери его прочь отсюда!
Хакимульмульк быстро шагнул к Софи Иранпересту, который продолжал лежать распростертым у ног шаха; и поволок его к выходу. У порога он услышал голос Реза-шаха:
- Привести сертиба Селими!
- Слушаюсь! - покорно ответил Хакимульмульк и вытолкнул Софи Иранпереста из кабинета.
- Ты что, не нашел другого места подыхать? - накинулся он на Софи в приемной.
Софи Иранперест глубоко вздохнул.
- Читая твои статьи, думаешь, что это волк, тигр, лев, А ты, оказывается, не более как заяц, хуже того - крыса!.. С этакой ли головой критиковать политику германского правительства в отношении Ирана? А, подлец? Говори! Ты писал эти статьи или кто-нибудь другой? Отвечай же, внук нечестивца!
Софи Иранперест, поняв, что его писания вызвали гнев шаха, почувствовал себя еще хуже.
У него было теперь одно лишь желание; как можно скорее убраться отсюда.
- Ваша милость, - с трудом выдавил он из себя, - если я еще когда-нибудь буду критиковать какое бы то ни было государство, пусть буду я проклят вместе с моим покойным отцом.
- Тьфу!.. - везир плюнул в лицо Софи и вытолкал его на лестницу.
Велев впустить сертиба Селими и Хакимульмулька, Реза-шах начал медленно прохаживаться по комнате.
Последние дни Реза-шах чувствовал себя удрученным. Все яснее ощущал он, что путь, которым он шел в течение пятнадцати лет правления как в области внешних отношений, так и во внутренней политике, привел его на край бездны. И эта бездна готова была теперь поглотить трон.
Здание, которое он строил пятнадцать лет и считал несокрушимой крепостью, начало колебаться, давать трещины. Раньше у него и в мыслях не было, что он может погибнуть под развалинами этого здания. Болезненно острым инстинктом, свойственным всем властолюбцам, он предугадывал такой конец. Поэтому его окончательно покинули самообладание и способность управлять своими действиями.
В подобном состоянии пребывал он и теперь, когда ожидал появления сертиба.
Весь окружающий мир, даже солнечный свет, казался ему отвратительным. Особенно бесили его вороны, которые слетались стаями на вершины высоких чинар в дворцовом парке и неумолчно каркали.
Селими, заметивший притаившегося у входа во дворец серхенга Сефаи с несколькими жандармами, понял, что на этот раз не уйдет живым из рук этого палача; но он решил принять смерть с высоко поднятой головой.
Войдя в кабинет, он не склонился перед шахом в поклоне и ограничился обычным между равными приветствием.
Реза-шах посмотрел на его вызывающе вскинутую голову и перевел взгляд на согбенную в подобострастном поклоне фигуру Хакимульмулъка, вся поза которого особенно подчеркивала непокорность и независимость сертиба.
- Готовься! - проговорил Реза-шах, с ненавистью взглянув на сертиба. Завтра отправишься прямо в Джульфу. Мы решили поручить тебе оборону наших северных границ.
Сертиб молчал, чувствуя, что подлинный смысл разговора пока еще скрыт от него.
- Столкновение с русскими неизбежно, - продолжал Реза-шах. - Это диктуется создавшимся за последние годы положением.
- Положение создается в зависимости от воли правительств и их руководителей, ваше величество.
- Верно. Но у каждой нации имеются убеждения и национальные цели, которые складываются веками. Вот почему, наше правительство только вынуждено поддерживать отношения с Россией, но никогда не пойдет с нею одной дорогой. Это и делает наше столкновение с Советами неизбежным.
- Наоборот, мне кажется, что путь, пройденный нашей нацией в течение многих веков, и интересы нашей страны сближают нас с современной Россией больше, чем с любой другой страной. Иностранные капиталисты, обирающие нашу страну, - вот кто обрекает нашу нацию на голод и нищету, грабит прекрасную плодородную иранскую землю. Они сеют ядовитые семена, сулят нам гибельные всходы.
- А что это за семена, сертиб?
- Это семена вражды к нашему великому соседу, с которым мы имеем общую границу протяжением в две тысячи шестьсот километров.
- Я могу уверить вас, господин сертиб, что через два-три месяца мы раз и навсегда избавимся от этого соседа. Разве ты не знаешь, что Советы разваливаются? Гитлер непосредственно у ворот Москвы.
- Сомнительно, сумеет ли открыть их Гитлер... А пока что боюсь, что в случае войны с Советами наших сербазов придется разыскивать где-нибудь на Бахрейнских островах...
Его величество гневно вскочил. Вслед за своим повелителем подпрыгнул Хакимульмульк.
- Ваше величество, будем ли мы слушать дерзости, которые говорит этот предатель отчизны? Прикажите заткнуть ему глотку!
- Это никогда не поздно, господин везир, - сказал, пытаясь сдержаться, шах. - Пока все же продолжим наш разговор, - снова обратился он к сертибу. Значит, вы сомневаетесь в том, что немцы войдут в Москву?
- Россия велика, ваше величество! Некогда и Наполеон дошел до Москвы и даже вступил в нее...
- У него не было танков и самолетов, которые имеются у Гитлера...
- Да, но и Россия не та, какой была при Александре Первом. Я боюсь, что, ссылаясь на эти исторические аналоги, ваше величество допускает большую ошибку.
- Что ты хочешь сказать?
- Хочу сказать, что не следует обманываться пустым хвастовством Гитлера и закрывать глаза на истину. Это может принести большой вред. Дары, присланные в свое время Наполеоном Фаталишаху с целью превратить Иран в плацдарм против России по сей день хранятся в Изумрудном дворце...
- Допустим на минуту, сертиб, что обещания немцев действительно лживы и сами они потерпят поражение. Однако не подлежит никакому сомнению, что и русские не выйдут из войны победителями. Победа в этой войне окажется если не на стороне немцев, то и не на стороне Советов. А англичанам и американцам будет не так уж трудно вернуть наших сербазов с островов Бахрейна, если они даже там и окажутся, как ты предвещаешь.
- Я не сомневаюсь, что на международном рынке всегда найдется немало охотников купить Иран. Но я полагаю, что ненависть нашего народа к англичанам не составляет тайны для вашего величества. Если возникает спор между мужем и женой или между отцом и сыном, в любой иранской семье принято говорить, что в этом деле замешана рука англичанина, - убежденно сказал сертиб.
- Что ты скажешь на это, везир? - обратился шах к везиру. - Каково твое мнение?
- Я поражаюсь долготерпению вашего величества. Место этому предателю родины и русскому шпиону не здесь, а в Гасри-Каджаре.
- Что вы скажете на это, господин сертиб?.. Ступайте, я вижу, что мне не удалось договориться с вами. Быть может, это лучше удастся везиру.
Селими поднялся.
- Я ухожу, ваше величество, - сказал он. - И знаю, что это последняя наша встреча. Но мне хочется рассказать вам на прощание притчу, которую мне привелось как-то услышать от одного азербайджанского крестьянина.
- Не разрешайте, ваше величество! - почти завопил Хакимульмульк.
Но его величество поднял руку.
- Постой, везир!
Сертиб окинул съежившуюся фигуру Хакимульмулька презрительным взглядом.
- Некий селянин захворал и слег в постель. Лекари оказались беспомощны вылечить его. Предчувствуя приближение смерти, селянин стал прощаться с родными и друзьями. Покончив с этим, он вспомнил о своем старом верблюде, который долгие годы верно служил ему, и решил попрощаться и с ним. Когда привели верблюда, больной обратился к нему с такой речью: "Долгие годы ты работал на меня, не считаясь ни с чем, не боясь ни холода, ни зноя. Порой оставался голодным, бывало, что я не мог обеспечить тебя и водой. Иногда, устав в пути, я и сам садился тебе на спину. Случалось, что, разозлившись, я бил тебя. Но теперь я умираю, и смерть моя уже на пороге. Скажи, прощаешь ли ты меня?.." Верблюд посмотрел на селянина и ответил так: "Я все тебе прощаю. Ты оставил меня и без корма, и без питья; ты нагружал меня поклажей так, что она натирала мне спину, и сам садился на меня; ты бил меня, рассердись, но все это я тебе прощаю. Но одного я тебе не прощу!.." - "Что же это такое, братец верблюд?" - с удивлением спросил селянин. Верблюд ответил: "Помнишь, как-то мы отправились с равнины в горы, и ты привязал мой повод к хвосту осла. Вот этого я не прощу тебе до самого Страшного суда!.." Ваше величество! Вы никогда не прислушивались к голосу нации, вы затыкали рот честным и умным людям страны, но самое ужасное то, что вы привязали наш повод к хвосту, - сертиб презрительно взглянул на Хакимульмулька, - таких вот ослов. Государственную политику вы доверили именно им... Ни нынешнее, ни будущие поколения этого вам не простят!..