Курд Ахмед сошел, с коня и с той же почтительностью, что и Рагим-ага, приложился к руке старика.
- Откуда изволил прибыть, достопочтенный Хажир? - спросил старика Рагим-ага.
Тот кивнул в сторону богато одетого тучного господина лет сорока пяти-пятидесяти:
- Вот познакомьтесь! Провожаю Гусейн-хана на эйлаг.
Гусейн-хан был явно не в духе, но при имени Курд Ахмеда с усилием улыбнулся:
- Я знал вашего покойного отца... Пожалуйте к нам!
Курд Ахмед поинтересовался, почему хан перекочевывает на эйлаг так поздно.
Не отвечая на вопрос, хан повернулся к нескольким крестьянам в национальных курдских костюмах, покорно стоявшим в стороне:
- Возьмите лошадей! Тотчас же один из крестьян подбежал к ним, взял лошадей под уздцы и отвел в сторону.
- Пожалуйте, выпейте с нами хоть молока! - попросил Гусейн-хан, широким жестом указав на коврик, постланный невдалеке от палатки, и снова повернулся к крестьянам: - Разложите поскорее скатерть.
Крестьяне быстро постелили на ковре небольшую скатерть, достали из хурджинов хлеб, яйца, масло, сыр. Один из них снял с дымящегося очага котелок и стал разливать по стаканам горячее молоко.
Гусейн-хан крикнул сердито:
- Что ты делаешь? Зарежь черного барана!
- Спасибо, хан, - стал возражать Курд Ахмед. - Лучше мы освежимся молоком и поедем дальше.
Но крестьяне, привыкшие беспрекословно исполнять волю своего хозяина, уже ловили барана. Затем они повалили животное, и один из них, вынув из ножен кинжал, полоснул им по трепещущему горлу.
- Не беспокойтесь, мы не бедны баранами, - сказал Гусейн-хан самодовольно. - Сын Зеро-бека Мустафа-бек жрет наших баранов целыми отарами и даже не благодарит, а вы жалеете одного.
Курд Ахмед промолчал, поняв, что расспросы могут лишь еще больше разжечь вражду, очевидно существовавшую между двумя племенами. Тогда в разговор вмешался старый поэт, который словно ожидал удобного случая, чтобы сказать свое слово.
- Будь терпелив, хан, возложи свои надежды на правду и справедливость, - сказал он и повернулся к Курд Ахмеду. - Велико горе курда, сын мой! Глубоки раны Курдистана! Его тело разрубили на три части; одну часть терзают турки, другую - иранцы, третью - иракские арабы. Врагов много, а между племенами нет единства...
- Единство может быть тогда, когда каждое племя будет есть свой собственный хлеб, - сказал хан. - Тогда и между племенами будет единогласие. И если кто-нибудь начнет пошаливать, остальные соберутся и усмирят его. А главное, у вожаков наших племен нет ни здравого смысла, ни национального чувства, - сказал Гусейн-хан.
Курд Ахмед не впервые встречался с такими главарями племен и их мысли были ему уже известны. Но он еще лучше знал, что невозможно будет отстоять национальную самостоятельность курдов до тех пор, пока во главе курдских племен будут стоять подобные ханы.
- Клянусь честью, - продолжал Гусейн-хан и протянул руку к бороде поэта, - меня удержало уважение к твоей седой бороде. Но он скоро узнает мою силу, этот Мустафа-бек! Даю ему десять дней сроку; если он не вернет мне отары с пастухом - пусть на меня не пеняет! Кровь потечет ручьем... Так ему и передашь!
С появлением шашлыка этот разговор прекратился. Гусейн-хан подвинул блюдо к гостям.
- Приступайте! Шашлык приятен, когда он горяч...
Не успели они взять по куску мяса, как Гусейн-хан возобновил разговор о Мустафа-беке:
- Это лютый враг курдского народа. И отец его был такой же. Вы, кажется, его знали?
Курд Ахмед понял, что Гусейн-хан хочет найти в нем союзника против своего врага.
- Вражда отцов не должна переходить к сыновьям, - уклончиво ответил Курд Ахмед.
У Гусейн-хана готово было вырваться обидное слово, но он сдержался, подавив раздражение.
Курд Ахмед задумчиво смотрел вдаль. Отсюда, с перевала, озеро Урмия ослепительно сверкало под лучами яркого утреннего солнца. Окрестным полям, дававшим обильные урожаи хлебов и овощей, оно дарило влажную прохладу. Этот пейзаж родного края оживил в Курд Ахмеде детские и юношеские воспоминания. Он весь отдался красоте родной природы.
Поэт Хажир, отодвинувшись от еды, взял тар и стал медленно перебирать струны. Звуки эти, казалось, рассказывали грустную повесть о неизбывном народном горе.
Словно забывшись, поэт тихо запел. Его песня рассказывала о кровавых войнах между отдельными племенами одного и того же народа, о бедной женщине, которая потеряла в этих войнах и мужа и сына, и, осиротев, одиноко бродит по родным горам.
Постепенно подходили и молча останавливались неподалеку от палатки обитатели кочевья. Под звуки вдохновенной песня сглаживались морщины на лицах крестьян, стирались следы покорности.
Рагим-ага, по поручению Курд Ахмеда проводивший работу среди курдских кочевников, тихо встал и отошел в сторону. От толпы незаметно отделились двое слуг Гусейн-хана и последовали за Рагим-агой. Втроем они спустились в овраг и скрылись с глаз.
Песня Хажира постепенно менялась, в ней появились радостные нотки. Они все более усиливались, вытесняя нотки горечи и печали. Теперь Хажир пел о храбрости и бесстрашии курдов, о героическом племени, которое поднялось против своего жестокого и. сварливого хана, затевавшего ссоры с вожаками других племен. Это повествование перешло в бодрую песнь, напоминавшую марш. Припев ее, по замыслу автора, должен был повторяться хором слушателей: "Пусть погибнет злой ага!".
- Ну, хватит! Надо двигаться, пока не жарко! - сердито сказал хан и поднялся.
Недовольные тем, что песню оборвали на самом увлекательном месте, люди расходились медленно, нехотя.
Тотчас же была убрана скатерть, сложена палатка, увязанные тюки нагружены на лошадей.
Старый поэт вложил тар в чехол и, ни разу не оглянувшись, побрел к своей белой лошади. Он молча взял ее под уздцы и стал медленно подниматься вверх по склону.
- Ашуг обиделся! - с сожалением сказал кто-то из крестьян.
Все повернулись в ту сторону, куда ушел поэт. Несколько человек поспешили за ним, но сердитый окрик Гусейн-хана остановил их:
- Мне некогда тут время терять. Пошевеливайтесь!
Курд Ахмед и вернувшийся к этому времени Рагим-ага, холодно попрощавшись с Гусейн-ханом, сели на лошадей.
- Хорошо ты раскусил хана! - сказал Рагим-ага, когда они отъехали. - Я боялся, что его лживые речи обманут тебя. Нынче все наши главари племен, и образованные и неграмотные, только и кричат о национальной независимости курдов...
- А на самом деле их занимает только одно - забота о сохранении своей власти над племенами, - перебил его Курд Ахмед.
- Но народ уже начал понимать это. Если бы вы знали, какое сильное впечатление произвела ваша первая брошюра, когда я прочитал ее в Мехабаде нескольким моим друзьям из племени шагаги! Теперь у нас там прекрасно организована группа, - с гордостью сказал Рагим-ага.
Рагим-аге, который не любил говорить о себе, показалось, что его слова могут быть приняты как самохвальство, и он продолжал после минутного молчания:
- Наши тамошние товарищи задумали составить "условия независимости курдского народа". Они хотят напечатать их и распространить не только здесь, но и среди турецких и иракских курдов. Надо же нам добиться наконец объединения всех курдов и создания единого и независимого Курдистана.