Али погиб в восемьдесят первом, под Джелалабадом. Он прицелился из гранатомета в наливник муртадов, но выстрелить не успел — пуля советского снайпера сделала его шахидом. В восемьдесят втором, при штурме армией шурави Пандшерского ущелья стал шахидом и Тахер.
Мохаммед погиб в восемьдесят шестом — караван, в котором он шел не дошел до места назначения, и скорее всего их предали, шурави точно знали, где будет идти караван. А в конце восемьдесят шестого года, во время бомбежки шахидом стал и Гаффар.
Согласно нормам и правилам ислама Шах не должен был бросать свою мать и идти на Джихад, тем более что в шариате написано, что младший сын должен оставаться с родителями и заботиться о них — но он пошел. Потому что пока братья воевали — он ходил в медресе, устроенном прямо в лагере беженцев на деньги саудовского короля. Там мулла в черной чалме разъяснил ему и другим пацанам, кто враг и что нужно делать для победы. Враги — это не только шурави, враги все многобожники и безбожники, причем безбожники-коммунисты не так опасны как многобожники. Многобожники — это те, кто поклоняется и подчиняется кому-то, помимо Аллаха. Если ты ходишь на выборы, принимаешь помощь от государства, идешь в суд за правдой, подчиняешься его законам — значит ты многобожник. Если ты приемлешь любые законы кроме шариата, если ты просто общаешься с многобожниками — значит ты сам многобожник. Если ты многобожник — значит ты враг, твое имущество разрешено и твоя жизнь разрешена. Власть, основанная на нормах и правилах шариата должна быть установлена по всей земле, и только когда последний ее клочок будет осенен зеленым знаменем ислама — только тогда спустится черное знамя джихада, и только тогда прекратится война. Пока же на свете существуют многобожники и безбожники — надо убивать.
Шах тогда спросил муллу — а как быть с тем, что мы принимаем помощь от многобожников? Как быть с тем, что мы живем в государстве многобожников. Он спросил это — и сжался, думая, что мулла рассердится. Но он только улыбнулся и сказал: воины джихада еще слабы. Но даже когда они будут сильны — им все равно будет разрешено хитрить, ибо хитрят не они, а хитрит Аллах, а Аллах лучший из хитрецов. Разрешено принимать нусру[17] и от многобожников и от безбожников, но только для того, чтобы обратить ее против них самих же. Если безбожник даст тебе автомат — возьми его, но выстрели ему в спину во имя Аллаха, когда он отвернется. Если многобожники дают тебе оружие против безбожников — обрати же его против безбожных и противных Аллаху коммунистов, ибо одни ничем не лучше других. Победи, установи на многострадальной афганской земле таухид — а потом обрати оружие против неверных, которые тебе помогали, потому что они неверные и значит — должны умереть. Все просто!
Так говорил мулла. А Шах верил мулле.
В нескольких операциях, которых он уже участвовал, он проявил себя как воин до отчаянности храбрый. Когда шурави прижали их огнем из дашики — он один взял две гранаты и пополз навстречу изрыгающему смерть чудовищу. И дополз, и бросил и убил шурави! Он же отрезал головы пленным, которых они взяли, потому что это надо было сделать для устрашения тех, кто приходил с войной на землю, принадлежащую мусульманам.
В последней операции он был сильно ранен — но окреп, поправился. Врач запретил муджахеддинам брать его в отряд, потому что он не вынес бы долгой дороги. Но он все равно нашел себе занятие — стал караванщиком на то время, пока не оправится окончательно. Когда его спросили — а он был уже известным и уважаемым человеком среди муджахеддинов — на какой машине, где он желает ехать, он ответил — там, где я первым увижу шурави.
Схема продвижения машин головного дозора была интересной — они шли рывками. Сначала одна машина под прикрытием пулемета другой быстро ехала вперед, поднималась на какую-нибудь возвышенность и с нее осматривалась. Потом подтягивалась вторая машина, но она на возвышенность не поднималась, она торила колею. Первая же срывалась с места и ехала дальше.
Сейчас головная машина с едва удерживающимся у пулемета пулеметчиком, надрывно завывая мотором, проскочила между двумя барханами, потом попыталась входу въехать на третий. Поначалу все было хорошо — развитые грунтозацепы колес, из которых была предусмотрительно спущена часть воздуха бодро гребли песок, завывал мотор, из-под задних колес вырывались бурые фонтаны. Но уже на самой вершине машина вдруг просела на брюхо, мотор беспомощно взвыл и... заглох.
Сидевший за рулем моджахед беспомощно посмотрел на шаха
— Сын осла! Тебе бы только на осле ездить. Как мы теперь поедем?
— Простите, амер. Во имя Аллаха, ведь он всепрощающий
— Но я не такой! Вылезай.
Вылезли. Полумесяц — символ ислама — мертво светил над ними нереальным белым светом, заливая серебром барханы.
— И вы тоже вылезайте! Будете толкать!
Моджахеды, составлявшие пулеметный расчет послушно полезли из кузова и в этот момент вдалеке глухо громыхнуло — раз, а через секунду еще раз.
Зарево страшного пожара медленно вставало на горизонте.
— Шайтан — Шах бросился в машину, достал из перчаточного ящика рацию, переключил на вызов — Брат, Брат, это Лис! Брат, отзовись!
Рация шуршала помехами.
— Аллах...
В тот момент с темного неба что-то ударило — как будто струя огня, как молния, только не желтая, а красная — и в полукилометре от них раздался еще один взрыв. На сей раз они все видели — как идущая к ним машина вдруг в одно мгновение исчезла во вспышках разрывов.
— Аллах всемогущий! — выкрикнул кто-то
— Шурави! Шайтан-арба[18]! Шурави!
Кто-то бросился бежать, бросив автомат, и Шах выстрелил ему в спину, трусливый моджахед покатился по земле.
— Ракету! Ракету, быстрее!
Больше ничего никому сделать не удалось — осколочно-фугасный снаряд пятидюймовой гаубицы ударил точно в цель, свернуло пламя, и там, где только что была боевая колесница моджахедов, вооруженная пулеметом — остались лишь ее искореженные обломки...
В тот день из Кветты в Кандагар были направлены целых четыре каравана, из них два ложных. Ни один из них до места назначения не дошел...
Над пустыней занимался рассвет...
Духи пустыни, метавшие ночью стрелы и молнии с неба — успокоились, ушли вслед за ночью, исчезли — и на место непроглядной тьме вставал рассвет, розово-красный, тихий, мимолетный. Скоро Солнце пойдет в наступление и захватит все небо, чтобы начался еще один день. И те, кто пережил ночь, опасную, когда вокруг шайтаны с их злыми кознями и лукавыми наущениями — возносят хвалу Аллаху, милостивому и милосердному. А те, кто ночь не пережил — вознести хвалу Господу всех миров не могут, потому что они мертвы и обгорелые куски человеческого мяса, уже привлекшие шакалов — лежат рядом с догорающими обломками караванов. Завтра здесь их уже не будет — в пустыне ничего не пропадает даром, всуе, а мясо, человеческое мясо — лакомая пища для зверья.
Нарастающий с запада рокот заставил шакала, лакомившегося куском мяса недовольно поднять свою острую мордочку и навострить уши. Он был смелым, этот шакал, потому что он был голоден, и несколько дней ему не попадалось никакой пищи, достойной внимания. И он был мудр, этот шакал, потому что, ослабевший от недостатка пищи, услышав в ночи молнию и гром, он понял, что сюда пришли люди. Смешные двуногие великаны, ходящие по его земле и мечущие друг в друга гром и молнии, ездящие на гремящих и дурно воняющих колесницах и летающие на гремящих на все небо птицах. Эти великаны снова истребляли друг друга, и он знал, что там, где эти великаны истребляют друг друга — там всегда остается что-то, чем можно поживиться. Он знал, что великаны бывают опасны, что иногда они злы и могут метать гром и молнии в него — но нужно просто не попадаться им на глаза до тех пор, пока они не уйдут, ведь они всегда уходят, оставляя ему его землю. И он потрусил на грохот, шатаясь от голода, а уже к утру он был настолько сыт, что его теперь шатало от количества съеденного им мяса. Он был сыт на много дней — но, заслышав гремящих птиц, понял, что надо уходить, нельзя брать больше того, чем ты можешь съесть, природа наказывает жадных. Поэтому — старый шакал сыто рыгнул и потрусил в пустыню.