На следующий день закрытым постановлением ЦК был определен срок для финальной отработки машины — месяц. Как во времена войны — впрочем, война шла уже полным ходом[11], хотя были дураки, которые этого не понимали.
Макет был полностью рабочий, устанавливали только двигатели, общесамолетные системы и дополнительное бронирование. Тульское КБП уже установило все системы вооружения, включая новейшую бункерную систему питания. Самолет был готов за десять суток, еще примерно полтора месяца шли ускоренные испытания на полигонах Туркестанского военного округа. Пользуясь поддержкой ЦК и выделенными ресурсами, на самолет установили сразу две системы, на базе переделанного комплекса Шквал — одна отвечала за разведку целей, вторая — принимала разведанные цели на сопровождение, получалось, что одна система вела разведку по курсу самолета, смотрела как-бы вперед, вторая — влево, сопровождала цель при ведении по ней огня. Новосибирск и Екатеринбург к девяностому году обещали еще более совершенные системы, но это было лишь к девяностому году.
А ждать было некогда.
К девятому году жестокой, становящейся с каждым годом все изощреннее и изощреннее войны обе стороны начали понимать, что попадают в стратегический тупик.
Советский союз не мог сделать двух вещей: прекратить поток оружия, боеприпасов и моджахедов через границу и уничтожить раз и навсегда укрепленные базы боевиков в самом Афганистане. Только эти две задачи! Вся чушь по "завоеванию сердец", по "политике национального примирения" — все это не более чем от безысходности. Любому, кто ведет боевые действия на Востоке нужно понимать, что на Востоке признают силу, силу и еще раз силу. Афганистан брали дважды, один раз монголы, второй раз — Александр Македонский. И в том и в другом случае страна почти обезлюдела.
Политика же национального примирения, объявленная тогда, когда меры принятые командующим ОКСВ Дубыниным начали давать результат, и кривая наших потерь резко пошла вниз, а кривая потерь духов — вверх, имела просто чудовищные последствия. Лидеры боевиков восприняли попытку примириться как слабость, афганские коммунисты, а такие были, и таких было немало — как предательство. Начавшее затухать сопротивление активизировалось, вожди племен, уже перешедшие на сторону новой власти начали играть в свою игру. В восемьдесят седьмом году в Кабуле произошел первый за всю историю войны полноценный террористический акт — взрыв бомбы, подложенной в кинотеатр. Советская армия готовилась уходить, а афганцы не был готовы принять страну, хотя бы и потому что мы вместо того, чтобы учить и заставлять делали все сами, воевали за афганцев. Теперь армия, пусть и в сокращенном варианте оставалась, лидеры моджахедов почувствовали запах крови, а руководство НДПА вело непонятные интриги, в том числе и против Советского союза. Провал попытки захвата Хоста не остановил, а только разозлил боевиков, а в Пакистане их оставалось немало и, что самое странное — начали подрастать дети беженцев, те которые никогда не знали мира и не жили на родной земле в мире. Эти — взращенные на "стихах меча", на проповедях саудовских проповедников — ваххабитов, вооруженные современным оружием были наиболее опасными.
Но и в движении моджахедов зрел кризис и раскол.
Пешаварская семерка — те, кто выехал из Афганистана беженцами — за долгие годы войны стали богатыми людьми и отдалились от рядовых моджахедов. Каждый из них успел скопить небольшое состояние, вложенное в заграничные банки, каждый из них имел собственный налаженный бизнес, в последнее время начали осваивать дававшую сказочные барыши торговлю наркотиками. Им не нужна была война, верней нужна, но только для того, чтобы по-прежнему получать помощь, большую часть толкать на базаре и класть деньги в свой карман. Пешаварские раисы[12] становились все более богатыми и жадными, все сильнее обострялись противоречия между ними, теперь вызванные не разной трактовкой норм ислама и обвинениями друг друга в предательстве — а контролем за поступающей в страну помощью и сферами бизнеса.
В то же время, война, девятилетняя жестокая война выдвинула новый тип руководителей. Они не были ни пирами суфийских орденов, ни профессорами богословия, ни богатыми людьми — просто они были опытными полевыми командирами, научившимися войне на собственной крови и крови своих людей. Был, например такой человек, который стрелял в шурави, и осколком от гранаты ему вырвало глаз, он повис на нерве. Тогда он оторвал глаз, пожевал глину, взятую со стены мечети, залепил рану и продолжил стрелять в шурави.[13] Все эти люди были гораздо ближе и к беженцам и к моджахедам, они с возмущение воспринимали все новые и новые факты разворовывания помощи, но в душе просто хотели отобрать у пешаварских раисов их доходы и получать их сами. Эти люди были намного опаснее прежних руководителей сопротивления, потому что они призывали воевать не за Афганистан, а за ислам, и отчетливо провозглашали, что даже с выводом советских войск из Афганистана война не кончится, они войдут в Афганистан, сделают его исламским государством, а потом пойдут на север. Ваххабитская пропаганда, щедро разбрасываемая в Пакистане годами, давала свои ядовитые всходы, причем такие, которые пугали и сами пакистанские власти.
11
Автор читал письмо одного солдата из Афганистана. Он сказал: мы — первые солдаты третьей мировой. И чем дальше — тем больше история показывает его правоту.